Иван напрягся весь
Там, гдето за стенками, за долгими коридорами слезным матом захлебывался суицидник, рвал повязки на запястьях. Вяжут, вяжут его братаны. Война сука! Что ж ты все без разбору валишь в одну кучу и смерть, и любовь. Ну, пожалей, ты, покоцанных, отвали, шалава, сгинь, теперьто хоть!
В кабинете полумрак. Иван держит Лору за руку.
Тщщщ, только свет не включай. Вон, телефон, на столе. Быстро, две минутки. Да тише ты
Иван стул опрокинул, чашечкой коленной ушибся больно.
Твою ма
Ой, интимно понизила голос Лора, сжала Иванову ладонь. Ой, будет мне нагоняя.
Иван снял телефонную трубку.
Мать плакала
Проговорил он меньше отмеренных двух минут. Нажал на рычажок.
Что он мог сказать еще? Только душу травить. Жив, ма. И все. Там за материной спиной подсказывал отец скажи про Жорку. Нашли его тело в той лаборатории. Успела мать сообщить, что забрали брата домой и неделю как похоронили на бугре, положили к деду с бабкой. Болотниковы помогали. А старший Игорь «нажрался» на поминках и подрался с братом Витькой. Такие вот новости из дома.
Сидит Иван, не шевелится. Лариса понимает, тоже молчит. Но выждала с минуту и, решившись, потянулась к Ивановой руке.
Пошли, штоль
Она сделала все сама.
В ту ночь в неоновой перевязочной была она Ивану и женой и матерью. Она ласкала его истово, она пеленала его малиновым ароматом живи, солдат, выпускай свои пары, чего уж! И задышал солдат ровно и выплеснул все наболевшее, опостылевшее: изошла плоть его тягучим семенем. И освободилась душа
Пусть на время. Но всякое время есть настоящая наша жизнь.
Кто после этого осмелится блядью назвать ее, рыжую Лариску «плюсминус» кто?!
В морду той сволочи тыловой, в рыло поганое культейобглодышем, коленом гипсовым, головой мытарной, плевком из порванного рта!
Миленькие сестрички, простите нас! Девоньки родненькие, в ноги, ножки ваши падаем. Простите, Христа ради!.. Да если б не кровища с гноем, дыры в животах и глотках, встали бы мы, мужики, прикрыли бы свои раны и ушли бы тихонько, тихонечко; ушли бы себе туда, где ветербродяга да пересидели бы, перестрадали, чтоб только вас не тревожить, не мытарить тела и души ваши. Простите, родные
Аааа!.. Мама моя!! Где ж ты, правда человеческая, где куда спряталась, сгинула? Да сколько ж можно
Рассопливился марток и ушел вместе с липким последним снегом, уступил, как и положено, шкодливому апрелю. К середине месяца проглянулись на старикетополе первые листочки. В госпитальном парке бродили выздоравливающие: кто один, кто с матерью или женой под ручку, волочатся синие больничные халаты.
Форточки в палате уже не закрывали. Витюша отклеивал Иваново окно и приговаривал, захлебывался радостно:
Все, пацаны, житуха теперь пойдет!
И пошла «житуха».
Ксендзов доконал всех рэпом. Притащил откудато заезженный плеер и слушал целыми днями свой «думдум». Иван стал гнать его. Ксендзов отправился терроризировать коридорных.
Однажды во время обхода доктор в очках объявил Ивану:
Все, снимаем с тебя повязки. Когда? А вот прямо после обхода, он кивнул белым халатам за спиной. Старшая медсестра сует бумажки. Не надо Знамов на поправку пошел. Полетел, орел!
Сокол, поправил Иван.
Пусть сокол. На ветру заживет быстрее. Встаешь?
Вы ж до листьев не сдержал
улыбку Иван.
Ладно. Вижу я, шныряешь давно по коридорам. Теперь уж все равно. Гуляй вон на природе. Да и имей ввиду, спиртное тебе категорически, категорически!.. Это не потому что у тебя завтра день рождения, в смысле дисциплины. После таких травм пить вообще нельзя, солдат. Ни крепкое, ни легкое и полатыни чтото сказал непонятное никому, а только одному себе.
И пошел дальше по палате.
Исполнялось Ивану двадцать пять лет. Ксендзов уже попавшийся два раза по пьяному делу, был предупрежден доктором, что в следующий раз он точно его выпишет. Ксендзов, перемявший к этому времени всех до одной медсестер, пообещал сделаться образцовым раненым.
Буча, е мое че думаю, надо бухло брать, заговорщицки шептал Ивану на ухо маленький сапер. Ништяк отметим, мама не горюй! Ты это, Лариску ну, то есть Лору пригласи.
И на всякий случай назад от Ивановой койки.
Случилось с Иваном обычное.
Пожалели, приголубили его, он и потянулся к мягкому и доступному. Была пустота. Лорамедсестра стала первой, кто заполнила собой эту пустоту. Другим, вроде Ксендзова, мало кудряшек в голубом. Ивану хватило в самый раз.
Ждал Иван дежурства Ларисины, без нее даже с постели не хотел вставать.
Недели две тянулся их госпитальный роман. Закончилось все в один день. Лора больше не пришла. Это казалось Ивану странным, потому что она и словом ему не обмолвилась. Просто не вышла на дежурство и все. Вспоминал Иван, что последние дни она была обеспокоенная чемто, будто не высыпалась, вид у нее был нездоровый.
Ксендзов старался не заговаривать с Иваном на тему рыжей медсестры. Сам близко к ней не подходил. Только слюни пускал. Зато Витюша заявил както:
Че ты паришься? Других мало?
Не выдержал Иван, зашел както в перевязочную. Молоденькие смешливые медсестры сначала не хотели говорить, переглядывались между собой, прятали глаза от Ивана. Но он не уходил. И одна рассказала: