Шесть, это бизнесмен, наверное, всю жизнь курсирующий между востоком и западом.
Семь и восемь: молодая пара, устроившая себе медовый месяц. Я бы на их месте выбрала Симплон4.
Девять: красивая молодая актриса, заявляющаяся на завтраки и обеды в меховом манто и бриллиантах, цена которых составляет мое содержание за десять лет. Постоянно рассказывает, что должна была сниматься в Кинг-Конге вместо Фэй Рэй5, но все расстроили козни недоброжелателей, хотя сам Селзник6 был от нее без ума. С ней номер десять: агент; и номер одиннадцать: нервный, заискивающий любовник.
С вампиром нас теперь тринадцать. И на каждого из попутчиков я отныне буду смотреть с подозрением.
- Знаешь, - замечает Бэзил, - это у пифагорейцев число тринадцать - несчастливое. Рассмотрим с точки зрения христианства: это ведь Христос и двенадцать апостолов.
- Что желаете на обед? - официант услужлив, аж зубы сводит.
- Рыбу. Салат. Консоме. Пирог с вишнями и немного горячего шоколада на десерт. И подайте шабли. Лучший, что у вас найдется. А для моей спутницы запеченное с грибами мясо, паштет, пирог с травами и кусок самого вкусного торта из меню.
Официант исчезает.
- Судя по твоему виду, последний раз ты ела в Стамбуле, - взгляд скользит, подмечая мельчайшие детали. - Впрочем, ты всегда была маленькой и щуплой. Постой, ты в трауре?
- Мадам Писташ скончалась.
- Мадам Писташ? А-а! та шарлатанка!
- Она была моей наставницей!
Бэзил снисходительно улыбается.
- Хорошо, та шарлатанка, что была твоей наставницей. Мои соболезнования.
Чертовски неубедительно.
- А что же мой бойцовый воробей делал в этих краях?
- Искала.
Нет нужды объяснять - что.
- И как успехи?
Тут можно только пожать плечами. Официант приносит еду. Бэзил берет бокал и смотрит на меня. Выжидательно. Под этим взглядом я беру приборы. В самом деле, когда я последний раз ела? В Бухаресте, в Стамбуле? Все путешествие - бесконечная череда тостов с маслом и тонким ломтиком ветчины.
- Еда, надо сказать, единственное удовольствие, которое мы можем разделить с людьми, - задумчиво говорит Бэзил. Он ест. Из книг можно сделать вывод, что вампиры всеядны, но лишь кровь поддерживает в них подлинную искру жизни. Все прочее - полумеры. Бэзил медленно ест, пьет шабли и разглагольствуется. - Любовь? Вздор. Плотская сторона любви Скажем так, не с нашим кровяным давлением. Интеллектуальное общение? На третьей сотне лет склоняешься к мысли, что тебя окружают одни идиоты. Остается только еда.
Он облизывается с самым зловещим видом. Как всегда речь полна непристойностей и намеков на его наклонности. Это давно уже не шокирует. Еще лет через десять я буду и вовсе пожимать плечами - ну, вампир. И когда душа моя зачерствеет, Бэзил наконец-то напьется моей крови. Это явно произойдет раньше, чем я изловчусь проткнуть его колом.
- Ах, есть еще искусство, мой бойцовый воробей. Что ты думаешь об искусстве?
В этом Бэзил консервативен. Даже слишком. Его любимый актер, скажем, Гаррик, и он давно уже мертв. Это довольно-таки скучно.
- Кстати, нас уже не тринадцать, а пятнадцать. Можешь расслабиться.
В вагон-ресторан в самом деле вошли еще двое: кажется, отец и дочь, или, может, супруги со слишком большой разницей в возрасте. Они присели за соседний столик и заговорили вполголоса по-французски, и я некоторым образом потеряла к ним интерес. Не люблю французов, за исключением мадам Писташ. Есть во мне этакая доля дрянного снобизма. Если она не изжилась за сорок лет, то куда теперь денется?
Мы едем к венгерской границе, к ночи. И ночи подобного рода почти мучительны. За окном ничем не нарушаемая темнота. Поезд далеко от населенных мест, покачивается, словно на волнах. Книга дочитана. Бэзил не спит. Он никогда не спит. В
тот единственный час, когда он мертвым лежит в своем гробу, он, естественно, не показывается на глаза. Прячет тот час, как зеницу ока. Время перевалило за полночь. Бэзил сидит и читает какой-то журнал, и, словно бы, полностью этим поглощен. Заснуть невозможно. То и дело - короткий взгляд синих глаз поверх журнала. Викторианское воспитание не позволяет мисс Дерби - то есть мне - уснуть, когда в комнате находится мужчина. Не раз, и не два Бэзил называл меня занудой.
Поезд едет в ночь. Остается только достать из сумки вязание. Это, конечно же, вызывает однозначный сарказм Бэзила.
- Ты похожа на старую деву.
Я она и есть. Очень старая дева.
- Что ты вяжешь?
- Шарф. Я больше ничего не умею.
- О! а я умею рисовать пушистого кролика, и больше ничего! - Бэзил посмеивается. У него неприятно острые зубы.
- Ты слышал?
Крик. Истошный женский крик. За ним еще один.
- Что? - Бэзил всегда делает вид, что ничего не произошло. Он провоцирует. Заставляет признать существование чего-то жуткого, опасного и сверхъестественного. Вынуждает настаивать на услышанном.
Я слишком занята - считаю петли. Мимо купе кто-то пробегает. Сначала в одну сторону, затем - в другую. Барабанят в дверь.
- Мадемуазель Дерби! Мадемуазель Дерби!
Бэзил, не дожидаясь позволения, открывает дверь. В полутемном коридоре стоит проводник с фонарем. Присутствие в купе мужчины не удивляет его, что довольно-таки оскорбительно.