Под ногами чавкала грязь Туфли все уже покрылись ею. Хорошо Роберте босиком! Эта грязь без мелких острых камней, она шелковисто ластится к ступням а кожа туфель только пачкается да коробится.
Сквозь просветы между могучими стволами пиний забелела часовенка семьи Сандоваль. Вот и поворот дорожка по обе стороны усажена розами. Они разрослись, высокие, темнолистные, роняющие тёмные лепестки на белый гравий. За часовней лежало семейное кладбище. Ещё несколько шагов к кипарису, и Хосефа поняла, что в голове у неё словно что-то тикает. Прислушавшись к себе, она услышала отчетливый шепоток свекрови: «двести сорок, двести сорок один, двести сорок два». Женщина вздохнула. Наваждение, не иначе.
Я видела сон, сказала Хосефа, чтобы заглушить счёт.
Не перебивай, сказала Роберта, хотя и молчала уже довольно долго. Я спросила в первый раз, но не в последний. Не помню, когда он стал считать шаги. Но в день, когда они сошлись, была гроза, и молния ударила в кипарис. А дед мой побежал гасить дерево. Представь себе! Разве можно потушить дерево, охваченное огнём?! Побежал, да оскользнулся, упал и умер.
Вы никогда не рассказывали, матушка!
Врёшь, грубовато ответила свекровь. Я помню, что рассказывала. Молния ударила в него, и я мечтала, чтоб он сгорел! Мне не хотелось знать, сколько там шагов насчитал мой дед и на котором споткнулся. Мы видели всё издали. Дед мой упал и умер, а кипарис остался стоять, словно молния и не коснулась его.
Хосефа молчала долго. И Роберта молчала. И даже пинии стояли неподвижно, тихо. Только и тикало в голове: триста один, триста два, триста три.
Когда отец начал считать шаги, матушка посмеивалась над ним. Но рано или поздно так всегда происходит: ты считаешь шаги, и кипарис говорит: хватит. Девять с половиной сотен туда и девять с половиной обратно, ни шагом меньше, ни шагом больше. И ты уходишь во тьму.
Хосефа покачала головой.
Матушка, сказала она, но ведь всё просто. Вы просто обходите кипарис, и это прибавляет ещё немного...
Почему же тогда, спросила Роберта, почему же тогда иной раз обратно ты отмеряешь на несколько шагов меньше?
На этот вопрос у Хосефы
ответа не нашлось.
Теперь уж молчание брело за ними до самого кипариса.
Сколько же времени она тут не была? Со смерти Карлито или даже дольше. Нечасто здесь кто-то позволял себе гулять вдоль аллеи. Сколько было дел!
Конечно, заботы эти могли показаться мелкими в сравнении с теми, что заставляли работать деда Роберты. Тогда здесь кипела совсем другая работа. Да и дом выглядел иначе. Тогда ещё цвели розы и плодоносили деревья, надо было всё время объезжать владения, приглядывать за работниками, проверять, в порядке ли их бараки, здоровы ли животные: мулы, лошади, волы. Огромное хозяйство семьи Сандоваль ещё процветало в те годы.
Бесконечные нападения со стороны враждебной страны Анцзейи всё привели в упадок. Какое-то время хозяева ещё старательно пытались удержать имение от запустения. Но оно, подобно старому кораблю, уже не смогло удержаться на плаву. То тут, то там возникала брешь. По этим землям слишком много гуляла смерть, думала Хосефа, вприщур глядя на поля и ограды, дорогу и далёкий город.
Даже рождение их с Карлито детей не смогло вдохнуть достаточно жизни в умирающий дом. Рожать на тонущем корабле! Хосефа в молодости так надеялась, так старалась уберечь его от разрушений. Не такой уж он и старый, не такой уж безнадёжный, считала она. Но единственным доходом, пока Роберта не разрешила сдавать бескрайние и уже запущенные земли земельным арендаторам, им служил грушевый сад. Запах груш, осы, сладость, крупинки на губах Груши родились обильно, два старых мула тянули тележку, везя в город большие корзины. Свежие плоды, грушевый сидр, повидло, сушёные груши Что не продавали, то ели.
Хосефа по сей день любила груши, а вот Роберта видеть их уже не могла. Чем старее она становилась, тем меньше любила сладкое. Лёд и лимоны вот два её любимых лакомства.
Ледяной чай она готовила так: ошпаривала несколько лимонов, отжимала сок. Отжатые лимоны заливала кипятком, который потом сливала и разводила им лимонный сок. Отдельно настаивала заварку: чай и мяту. Выливала её в большую банку с соком, а как остынет, щедрой рукой сыпала туда колотый лёд. Этот лёд Роберта выменивала на еду у старика, что жил в шалаше недалеко от семейного кладбища. Был он то ли фокусник, то ли нищий маг, и называли его чаще всего просто "старик". Хосефа предлагала ему перебраться к ним в пристрой, звала даже жить в доме, тем более, что Роберта требовала лёд почти каждый день. А старик появлялся возле кладбища далеко не всегда. Кажется, он тоже считал шаги, но в каком направлении, Хосефа не выясняла.
Гоняться за грязным старикашкой? Который фыркает всякий раз, как ему предлагают жить в доме, спать на чистом белье, мыться в нормальной купальне, а не в луже? Нет уж. Если Хосефа не заставала Фелипе на месте, она ещё могла подождать его час-другой. Она могла прибраться на могилах, вымести сор с дорожек, время от времени останавливаясь и подняв ноющие кисти к небу. Ей казалось, что так боль уменьшается. Она могла зайти в часовню, вытереть там пыль и помолиться Деве Розе и Пио Всеблагому но бегать за этим фокусником? Ещё раз нет.