Церкву-то? Построил её русский мастер из нашего Заонежья, а звали его Нестор
А правда, что она одним топором срублена и вовсе без гвоздей?..
Правда, внучек, правда. Построил Нестор церкву о двадцати двух куполах осиновых, а рьяной был буде, прокричал, силу-то она, значит, у него взяла, церква-то. Потом, будто, добавил одной такой на Руси стояти и бросил топор в озеро.
А есть бог на небе, деда?
Дед долго молчит, щурит глаза, вздыхает.
Может и есть, кто его знает Учись, учёные, они точно знают
По небу пошли тучи, и Онего стал менять цвета: то васильковый, то зеленоватый, то как тусклое серебро.
Проходит
минута, другая, третья, и к действительности Николая возвращает слепящий огонь. Это лучи прожекторов бродят по лагерю осторожно, медленно.
Переночевать надо служивому. Заходит в одну избу.
Можно, хозяюшка, на ночь?
Коль добрый человек, чего же нельзя, можно, а у самой зрак мутный, ведьмачий. Солдату, конечно, исть хочется страх. Глядь-поглядь бутылку увидел.
Чтой-то у тебя?
Бабка оторопела.
Олей
Ну так стаканчик налей.
Соколик ты мой, кулик долгоногий, волк-овчинник. Раззи можна? ляскочет старая тут.
Шельмуешь, ведьма. Это же олей так стаканчик налей
Выпил солдат всю бутылку
Хохот стоит просто любо, чернеют гогочущие рты.
Кто-то проталкивается к огню.
Разрешите, разрешите. Владимир Васильевич, вы здесь?
К пожилому седоватому человеку наклоняется военный, худой, в ушанке-колпаке из гимнастёрочной ткани.
Владимир Васильевич, все восемь благополучно бежали, зря вы не доверяете центру
Ну ладно, успокойтесь, милейший, это уж моё дело, доверять или не доверять. Вот послушайте старика. Удивительное сочетание народной мудрости и элементарного невежества
Николай осторожно выгреб картошку, секунду раздумывал, куда положить: за пазуху или в карманы. Вынул тряпицу, завернул в неё горячие пахнущие кругляши, расстегнул ворот и осторожно положил их под гимнастёрку.
Закончили последнюю линию колючки. Теперь запрещено подходить к проволоке и с той стороны, и с этой.
Ночь. Бродит по яме жёлтое пятно прожектора. Тихо. Притаились толстоногие вышки. Издалека доносится лай собак. Чиркнула по чёрному небу звёздочка.
Тихо. А спят ли? Нет, не все. Слишком уж темна сегодня ночь. Вот, кажется, кто-то зашевелился там, справа над обрывом. Нет, показалось. Тихо.
И вдруг крик, такой страшный и необычный, что, казалось, человек не может так кричать. Яма услыхала этот крик, закопошилась, подняла голову.
На всех вышках вспыхнули прожекторы, прорезали белыми ножами чёрную густую темень. Нашли сразу: человек висел на проволоке, закинув назад голову, под светом прожекторов лицо его казалось сине-белым. Впустую били пулемёты. Напрасно.
Утром поднялось солнце, большое, медное. Как всегда, с правой стороны у ворот столпились люди. Они выкрикивали фамилии, названия своих сёл, номера воинских частей.
Пулемёт ударил неожиданно, и странно было видеть, как неумело разбегались по полю женщины, как, суетясь вокруг убитых, кричали дети. Срочно была вызвана «капут-команда», а после один из капутчиков «смилостивился» добил раненых.
Страшен был этот человек: на левой щеке до самого подбородка шрам полукругом. Синеватый рубец оттянул нижнее веко, и от этого взгляд у капутчика дикий.
По шраму и кличку ему в лагере дали Подкова.
Подкова у них вроде сержанта. В тот же день к вечеру под его началом «капут-команда» наверху у ворот, рядом с длинным курятником, обмазанным жёлтой, потрескавшейся глиной, наскоро врыла два столба, сверху прибили перекладину. В яме зашумели, задвигались. Подкова прилаживал верёвки.
Из курятника вывели троих. Руки сзади связаны. На гимнастёрках кровь.
Пришёл старший охранник с неразлучной «лейкой».
Николай стоял, вытянув шею, смотрел вверх
Шкуры с убитых коняк снимали, на волю захотели, шепнул сзади Васильич, говорили мне давеча, будто вон тот, белявый, что справа майор. Отряд в яме собирал.
Не может быть! вздрогнул Николай. А что же мы не знали?
Своих хватало, однополчан. И то предатель нашёлся Да ты смотри, смотри, запоминай, авось выживешь
В полдень, как всегда, через весь лагерь выстроились вереницей пленные, чтоб получить свой черпачок тёплой клейкой баланды. Постукивают банками, котелками, как стадо коров с колокольцами. Нехотя перекидываются словом. Передние оттопыривают назад локти, упираются ногами, покрикивают, чтоб не наседали. Задние стоят понуро когда там очередь дойдёт.
Ну и печёт, стерва
Звякают банки, шаркают по «бетонке» подошвы. Движется, ползёт очередь.
Слышь, земляк, помолись богу, попроси его, старого хрена, чтоб загасил проклятую планету
Нельзя так, граждане, про бога. Смириться надобно. Он, владыка, всё видит, всё слышит
Николай слушает одним ухом, как спящий. Пусть себе. Ноги устали, есть хочется.
Арте-миха!
Как всегда, пришла она со своими тремя торбами, чистыми, стиранными с вечера. Сняла с плеч, поклонилась низко карьеру.
Нехай Бог вам здоровья дае, добрые люди
Пленные, что стояли за пайкой, тесно прижавшись друг к другу, повернули головы,
многие бросились к ней под обрыв, сбивая с ног друг друга. Тогда и ударил пулемёт Артемиха упала вперёд, лицом к людям.