Почти всегда немцы отпускали этих, обласканных судьбой, чтоб потом в селе, в доме своём, куда набьётся люду сесть негде, счастливая жена плакала-причитала от радости и слух бы шёл красивый и невероятный.
Бывало ещё так, что, уходя, пленный обещал кровному другу своему выручить его, «выписать» называлось в лагере.
Придя домой, шёл со снохой или невесткой к старосте, самогон нёс, бумагу получал, орлом проштемпелёванную, и тогда шла-ехала женщина с бумагой той в лагерь выручать никогда ранее не виданного сына, мужа. Люди несли в котомках, корзинах нехитрую снедь, не найдя своих отдавали чужим.
Дети бросали яблоки, огурцы, помидоры, зеленоватые терпкие груши-дички.
К проволоке приходила ежедневно старуха, может, нищенка, может, нет, про себя ничего не говорила.
Глядите-ка, Артемиха пришла!
«Ар-те-ми-ха», шёл радостный гул по толпе. Приходила она всегда с тремя холщовыми мешками. Тяжёлые, надетые крест-накрест, они гнули её к земле, тонкие порыжелые шлейки врезались в худые высохшие плечи.
Первым завсегда снимала она мешок с хлебом, пришёптывала:
Не гнушайтесь, хлопцы, це куски от добрых людей Ось картопелька вам А це кияшки для пораненных
Раненые лежали в южной стороне в нишах-пещерках, чтоб солнце не било по ранам, чтоб пить не так хотелось. Позднее сшили плащ-палатки, кто, конечно, добровольно дал. Бывало всякое, кто палатку берёг на потом, к холодам, а кто гимнастёрку единственную отдавал на бинты.
Сшили воедино те палатки, закопали по углам узкоколейные рельсы, натянули пестрядинку санчасть получилась. Докторов разных много, а ничего нет: ни йоду, ни ножовки ногу или руку отрезать кому.
Доктора бегают, бегают. А солнце чуть поднимется, так весь лагерь стонет:
Воды
Воду привозили в старой нефтяной цистерне.
Не беда, лишь бы мокрая!
Каин и Авель, так в лагере прозвали двух похожих друг на друга немцев-водовозов, которые каждый день подгоняли машину к проволоке, навинчивали толстый шланг и поливали стоящих внизу. Тут уж не зевай. Дурак рот подставит, умный пилотку. Котелки отбирали при обыске, потому самым дорогим считалась
в лагере банка, консервная или противогазная. Детей просили, те набивали их песком, бросали за проволоку. Редко из-за хлеба дрались, а из-за банок бывало. Имеешь банку имеешь воду, жить будешь.
Первыми, как всегда, под обрывом выстраивались врачи. Они держали широкий мешок из противохимической зелёной накидки. А дальше уже кто как. Лес рук, капустное поле голов. Кто посильней, товарища на плечи вскинет, да мало таких было в конце августа.
Проведёт немец кишкой вправо тысячи людей, как рожь спелая под ветром, колыхнутся вправо. А ему интересно, он сразу в другую сторону и там крики, стоны.
Санька с Николаем жили в западной стороне. Под обрывом места им не досталось, и обосновались они на небольшом холмике, когда зной плохо, а ночью прохладно. Но вот как-то раз гроза случилась. Вначале плясали все от радости, а потом
Обвалилась южная сторона, и раненые, схоронившиеся в многоярусных пещерах, были замурованы навек липкой пузырчатой глиной
Сегодня дневалит Николай. Значит, он должен достать еду и, если повезёт, воды. Главное высмотреть, откуда появится бабка Артемиха. Она никогда не приходит на одно и то же место хочет, чтобы всем досталось, хоть помалу.
Николай приблизительно догадывался, где она остановится нынче. Догадывался не он один, и там уже кружили другие.
Ему достались две большие кукурузины, вторую он мигом спрятал за пазуху отнимут лишнюю, и не пикнешь, объясняй, что на двоих. Беда пришла негаданно. Худой, горбоносый, с горящими в чёрной глубине глазами, дежурный врач бросился к Николаю.
Отдай, ты лишнее взял!
Не твоё дело! закричал Николай. У меня друг помирает.
Отдай раненым, товарищ, и врач костлявой пятернёй скомкал ворот его гимнастёрки.
Я тоже раненый Показать?
Врач обмяк и, ссутулившись, медленно побрёл к «госпиталю».
Николай стал было рассказывать Саньке про случившееся, да вспомнил, что вчера присмотрел неподалёку на обрыве кустик лебеды. Он пошёл туда, лебеда была на месте, не зря, значит, мусором припорошил.
Лебеда корм первый сорт, поучал он задумавшегося Сашка. Аль ты всё спишь?
Вон, послушай, как темнит, сказал Саня.
Разговаривали начхим Пестрак и Васильич старшина пулемётного взвода.
Любил я этот ресторанчик, гудел начхим в ухо лежавшему к нему спиной старшине.
Как название, говоришь? переспрашивал Васильич.
«Арагви».
Чудно как
Вначале я заказываю капусту квашеную с перцем. Затем икру паюсную плошка стоит на льду, учти. Потом лобиа и, наконец, вместе с кахетинским Зюзя приносит цыплёнка-табака
Слышь, а как ты себе мыслишь, немец будет сидеть в том «Арагви»?
Пестрак ложится навзничь, заострившийся небритый подбородок торчит кверху.
Васильич подолгу рассматривает отросшие на ногах ногти и медленно обращается к Пестраку.
Ты знаешь, немцы скоро начнут баланду варить. Ригачин, говорит, видел котлы привезли вчера. Так ты нос не вешай, Ричард Максимыч.
Николай слушает разговор, щепочкой помешивая аккуратно нащипанную сизоватую лебеду. Потом незаметно отодвигает Санькины обмотки, будто будит его, из норки-тайника медленно достаёт серенькую прорезиненную упаковку от индивидуального пакета весь запас их воды. Половину вливает в банку, размешивает щепочкой борщ готов.