Не смей закрывать, прорычал он,
дёрнув меня за волосы так, что глаза открылись сами собой. Я хочу видеть.
Три часа. Договор. Три часа, в течение которых он мог делать со мной почти всё, что угодно, кроме увечий. Я подписала это сама. Я знала, что мне придётся выдержать. И я знала, что не могу остановить.
Это только начало, сказала я себе. Выдержи. Ради брата.
Он словно копил всё своё нетерпение именно ради этого момента. Лизал мои ноги, бёдра, и всё время возвращался выше, пока наконец не раздвинул мне колени грубыми, тяжёлыми ладонями. Я почувствовала, как его дыхание ударило прямо туда, где я пыталась забыть о себе. Тёплое, липкое, пахнущее вином и потом.
Он втянул воздух шумно, как будто вдыхает запах жареного мяса.
Вот она пробормотал, и слюна потекла у него по подбородку.
Его язык прошёлся по самым краям, медленно, скользко, оставляя липкие следы. Я вжалась затылком в подушку и зажмурилась. Но он снова дёрнул меня за волосы да, дотянулся, наклонившись, и заставил раскрыть глаза.
Смотри на меня, потребовал. Я хочу видеть, как ты это терпишь.
Я смотрела, и это было хуже закрытых век: его жирное лицо между моими ногами, блестящее от слюны, его маленькие глаза, в которых не было ни страсти, ни нежности только прожорливое желание. Он ел меня. Ни ласкал, ни возбуждал именно ел, как лакомство, которое купил на вечер.
Я чувствовала, как он облизывает всё: губы, лепестки, каждый миллиметр. Он посасывал, втягивал, шлёпал языком, будто наслаждался самим звуком. Иногда он покусывал резко, неприятно, оставляя болезненные уколы. Я дёргалась, но он удерживал мои бёдра, расплющивая кожу под своими пальцами.
Слюни текли, капали, липли к коже, и он словно нарочно размазывал их по мне. Трижды он отрывался только затем, чтобы шумно сглотнуть и снова накрыть меня ртом. Временами он буквально хрипел от удовольствия, как зверь, дорвавшийся до добычи.
На все четыреста пятьдесят, бормотал он в перерывах, я выжму из тебя каждый рубль.
Мне хотелось закричать, ударить его, вырваться, но я держала себя. Не ради него. Ради брата. Ради цели. Я включила дар усиливала его возбуждение, толкала эмоцию сильнее. И от этого он становился ещё жаднее. Чем больше я работала, тем глубже он погружался в своё безумие.
Его язык не оставлял меня ни на секунду: он лизал, снова кусал, шумно сопел. Даже облизал область вокруг, бедра, живот, будто боялся упустить хоть кусочек. Потом вернулся к центру и принялся облизывать так яростно, что у меня поднимался приступ тошноты от самого звука.
Он наконец оторвался, вытер губы тыльной стороной ладони и улыбнулся. На его лице блестели слюни, как у пьяного.
Хорошая. Я тебя всю попробую, сказал он. А потом возьму.
Он навалился на меня всем телом. Его тяжесть придавила к кровати, и я едва успела вдохнуть, как он вогнал себя внутрь. Грубо, резко, без малейшей паузы, чтобы дать мне привыкнуть. Мир оборвался на секунду, и всё, что я чувствовала, это его липкая кожа, пот, капающий на мою грудь, и его хриплое сопение у самого уха. Несколько толчков, тяжёлых, как удары, и я уже поняла: он не слышит ничего, кроме самого себя.
Я включила дар. Усиливала его страсть, подталкивала её, как огонь, в который подбрасывают сухие дрова. Пусть кончит быстрее. Пусть это закончится. Пусть брат получит своё лекарство. Его дыхание сбилось, движения стали короче, яростнее. Три минуты. Четыре толчка. И вдруг он резко вырвался.
На колени! прорычал.
Я сползла на пол, и он встал надо мной. Его руки обхватили себя, и, дернув несколько раз, он выплеснул горячие брызги прямо мне на лицо, на волосы, на грудь. Капли текли по коже, застревали на губах. Он шумно выдохнул, откинул голову, а потом посмотрел сверху вниз с мерзкой ухмылкой.
Я вытерла глаза, но остальное оставалось липким. В голове стучали слова договора: никаких увечий, ни внутрь, ни анал. Эти правила спасали меня. Он мог делать почти всё, но их он не нарушит. Не потому что жалеет потому что знает: хозяева этого дома куда влиятельнее его. Если он попробует переступить грань его сотрут. А значит, он будет выжимать всё, что разрешено. И выжмет до капли.
Это только начало, сказал он, вытирая руку о простыню. У нас ещё два часа пятьдесят минут.
А мне показалось, что уже прошли сутки, подумала я.
И сутки ада действительно начались.
Он не дал мне даже вытереть лицо. Наоборот, схватил за волосы, дёрнул голову назад и сунул ко рту свой вялый член, ещё пахнущий спермой и потом.
Соси, приказал. Ты три часа будешь делать мне приятно. И не смей сбавлять силу. Усиливай каждое моё чувство.
Я подчинилась. Глотала унижение вместе с горечью, втягивала его, пока он снова не начал наливаться.
Каждое движение языка отдавалось во мне тошнотворной волной. Но я держалась. Он хрипел, хватал меня за лицо, тянул за волосы, шлёпал по щекам, и каждый раз требовал: «Смотри на меня!»
Воспоминания дальше идут, как обрывки. Его жирное лицо, блестящее от пота, когда он снова и снова опускался между моими ногами, облизывая меня до боли. Его ладони, душащие мою шею, пока я кашляла и глотала воздух рвано. Его голос, требующий: «Сильнее! Сделай меня сильнее!» и я чувствовала, как мой дар подталкивает его возбуждение к новой волне.