Я налил Денису спирту, разбавил его водой и, подавая ему, посмотрел на рану в ноге. «Не от простуды у тебя, старик, такой жар в теле, а от проклятой занозы». Подумал, а Денису об этом не сказал. Нога у него распухла, рана загноилась. Надо было действовать, удалять из раны гнойник. Я посоветовал Денису сейчас же разрезать нарыв, основательно промыть рану и посыпать ее стрептоцидом, который был у меня в аптечке.
Не туда, паренек, метил, шкурку изрешетил, ее надо выкинуть, брак.
К концу второй недели мне удалось убить черную выдру. Нашел ее Валдай с утра. В береговой вымоине пряталась, а когда собака выгнала ее из укрытия, перебежала в старую мельницу, затаилась под полом. Ни собачий лай, ни моя изобретательность выгнать ее оттуда не могли. Пришлось пойти на хитрость. Спрятавшись за мукомольными жерновами, мы просидели более двух часов, но выдра не показывалась: «Да тут ли она? подумал я. Может, потайными путями оставила мельницу, а нас в дураках?» Такое бывает. Умный зверек. Бывало, Дениса больше месяца за нос водила, а убить ее он так и не мог. Об этом Денис рассказывал. Только я припомнил это, как увидел, что на хребте у Валдая вздыбилась шерстка, он явно подготовился к прыжку. Я ружье в руки взял, курки взвел, прицелился туда, откуда, по моим предположениям, должна вылезать выдра. Но Валдай прыгнул не к норе, куда я целился, а в водосливный лоток, настиг выдру, когда она пробивалась к пусковому окошку, и вцепился в ее мягкое тело. Выдра ударила Валдая хвостом, вырвалась от него и побежала в открытые настежь двери. Я нажал спусковой крючок, но выстрела не было, осечка.
Заливаясь лаем, Валдай шел по свежим следам, загнал выдру в реку, под лед. Я понимал, что Валдай кинется в конец каменистого перебора, откуда должна выйти выдра. Долго под водой она находиться не могла. Но частенько на охоте случается так, что ожидаешь там, где не надо. Выдра вынырнула из воды на метр позади меня, снова ушла под воду и там, у береговой ледяной отдушины, затаилась. Пришлось
топором рубить лед. Долго мучился я, да и Валдай слышал запах зверя, выл, метался с льдины на берег, совал морду в воду и, наконец, с разбегу прыгнул в середину омута, настиг выдру, за хвост вытащил ее на каменный перебор. Там, на песчанике у береговой отмели, началась настоящая драка. Выдра вырвалась из зубов Валдая, ударила его по морде плавником хвоста так, что Валдай взвыл, отскочил от выдры, а я, улучив минуту, выстрелил и уложил зверька между протокой и береговой отмелью.
Этой удачей Денис был очень доволен, хотя в тот день мы не положили на стол ни одной беличьей шкурки, не принесли ни ласки, ни горностая.
Добро, ребята, добро, говорил Денис. Это то, что мне надо. Шкурка-то первый сорт, пожалуй, не хуже лисовина. Лучше. А как ты ее, Григорич? Ведь в Пербове-то я видывал только рыжих, а эта вся черненькая, ишь, как серебром-то наигрывает.
Пришлось рассказать Денису и не один раз, а три, словно на экзамене. Он слушал, языком прищелкивал, часто улыбался.
Очевидно, по этому случаю Денис угощал меня свежей ухой из хариуса. Мне налил полную деревянную миску. Валдая тоже не забыл. Мы проголодались и ели с аппетитом. Денис наблюдал за нами, часто прищуривал глаза и, не скрывая улыбки, говорил тепло и мягко:
Не торопитесь, бежать некуда, а в избе тепло, на дворе ночь. Хариусов мне попало, дай бог, много попало. Свои ходули (так он назвал ноги) примерял, могут ли они снег-то месить? Ничего, идут. Я из ивовых прутков связал морду, у переката на выходе в омут яз забил, ну и труд, конечно, оправдался, наверное, штук полста попало, не считал. Да ты ешь, Григорич! Еще не все. Целую сковороду нажарил, а главное, ногу проверил. Подходяче. Бегать можно, боли не означается. Все хорошо, Григорич, что добром кончается. Сверкнул Денис главами, бородку пригладил. Может, Григорич, по махонькой для ласковости? А?
Мы выпили по чарке спирта, очистили котелок и сковороду от хариусов, оба легли на топчаны. Спирт разогрел сердце, пошевелил мозги. Денис бойко заговорил:
Лежу я, Григорич, а сам думаю. О чем думаю? О лесе думаю. Матушка-то моя меня в жнивье в запербовской полянке под березкой родила, потом в деревянной зыбке качала, а как на ноги встал, сам сердцем к лесу прикипел, не оторвешь, столь он мне люб стал. А представь себе, Григорич, что было бы, если б в наших краях лесу-то не росло? Не было б рек и ручейков, не было б и хариусов, которых мы сейчас ели, не было бы дичи и зверьков, за которыми мы охотимся, а нам без охоты жилось бы постыло и нудно. Говорят, что когда лес рубят, то щепки летят. Нет, не то, не по-моему. Не щепки то летят, а кровь, от кажинного удара топора лесина стонет и плачет, ей ведь жить-то тоже хочется. Денис приподнялся, на меня посмотрел, спросил: Ты, паря, давно в Задовжье не бывал?
Лет пятнадцать, а что?
Да то, что ты их теперя не узнаешь. Все подчистую погублено и захламлено. Зеленую подошву земли тракторы в клочья порвали, там ныне трава и та не растет. А ведь, Григорич, можно было бы по-иному сделать. Ну, скажем, так: понадобился лес руби его с богом, руби по порядочку, добром руби, а потом эту вырубку, пожалуйста, засей семенами ели аль там сосны, глядишь, лес-то снова поднимется и спасибо скажет. Да где там! Нынче о посеве леса мало кто думает, все куда-то торопятся.