Северные дали
ЗАОНЕЖСКОЕ ЛУКОМОРЬЕ
Через час тропинка вывела нас в Слободские поля, и мы сразу увидели деревеньку. Она мало чем отличалась от других заонежских деревень: дома аккуратные, невысокие, срублены из выборочной сосны.
В Слободе мы задерживаться не стали и, спустившись со взгорья, сразу вклинились в густой еловый лес. Нам нужно было добраться до Саражи реки, попасть в царство белых лилий и форели-пеструшки.
Тропинка выбежала из ельника на покосные поляночки и затем привела нас к глубокому омуту. На другом берегу мы сразу увидели три высокие ели, образовавшие густой шатер. Здесь мы и решили остановиться на ночлег.
Однако солнце уже скатывалось за лесной частокол, а мы все еще шли вверх по течению в надежде найти переход через реку. Саража не широкая, но глубокая. Вода в ней светлая: даже на глубине в три метра каждый камушек виден простым глазом. Дно песчаное, а вокруг камней причудливыми лентами вьется длинная голубоватая «русалкина коса».
Много рек и речек впадает в Онежское озеро, но ни одна не выдерживает сравнения с Саражей. Эта река несет свои воды двумя рукавами руслами, прозванными в шутку лошадиными силами. У деревни Ильинцы Саража впадает в красивую, но слишком каменистую и по веснам буйную речку Снежницу, а уже оттуда вода несется вприпрыжку по Куржексе до тихой Самино.
Наконец высокие берега кончились, начались большие пороги. А вокруг на заливных лугах цветы: ярутка, хохлатка, дрема, иван-чай. Сколько их!
В вечерней тишине мы услышали бойкий шум водопада и поспешили к нему. По каменистому перебору в наиболее узком месте перешли на другой берег и, полюбовавшись игрой воды, поспешили к шатру из трех елей.
Вечер надвигался быстро. Вокруг стояла торжественная тишина. Демьяныч, умаявшись в пути, снял рюкзак и в изнеможении опустился на мягкий мшаник.
Разводи, сват-брат, костерик, а я того, малость вздремну вот усталь-то и пройдет, с плеч слезет.
А чего сварить на ужин? спросил я.
Демьяныч не ответил: он уже спал, слегка похрапывая.
Размотав удочку и насадив на крючок дождевого червяка, я закинул лесу в реку и стал ждать поклева.
В небе уже вспыхнула Полярная звезда, когда Демьяныч окрикнул меня:
Григория! Ты чего ж костерик-то не разводишь?
А потому как варить-то у нас нечего. С одного чая сыт не будешь, отозвался я.
Ничто, чай, да еще грузинский, полезен, убежденно заявил Демьяныч.
А я тут, в омуте-то, штук десяток форелин поймал. Обожди, сварим из них уху, гляди-кось червячка-то в кишечках и уговорим, бурлить не станет.
И то, сват-брат, добро. Большего нам и не надо.
Я сварил уху. Мы поужинали, попили чаю, и мне захотелось
расспросить Александра Демьяновича о его жизни. Я знал, что он был золотоискателем в сибирской тайге, в гражданскую войну ушел в партизаны, сражался с белогвардейцами, бил атамана Петлюру и Махно, а в Великую Отечественную войну стал комиссаром полка. Вернувшись с фронта после ранения, Анучин был избран секретарем райкома партии в Андоме, а сейчас работал директором лесхоза. Ему было о чем порассказать, но говорить о себе он не любил, и вызвать его на такой разговор удавалось не часто.
Демьяныч! обратился я к нему. А как ты все-таки золотишко искал? Это ж интересно Расскажи!
Но Демьяныч, прижавшись к стволу ели, уже снова спал крепко и безмятежно. В это время и вынырнул на огонек прямо с косогорчика между кустов щупленький старичок.
Доброго добра! звучно приветствовал он нас.
Вся его фигура отличалась подвижностью. Узкие глаза приветливо светились. На широкий лоб свисали седые, но довольно густые пряди волос.
Проснувшись, Анучин весело откликнулся на приветствие:
Привет генералу колхоза «Прогресс»!
Мое нижайшее дирехтуру лесных кряжей!
Старик был из слободских, звали его Никита Савкин, а по-простонародному Микитушка. С Анучиным они знали друг друга давно.
Сколько зим и весен мы с тобой не встречались! Демьяныч дружески пожал Никите руку.
Много, еловый корень, много
Да ты садись, чай пить будем. А за чаем-то и о себе расскажешь: как жил, что выдумывал, что мастерил? широко улыбнулся Анучин.
Ладно, еловый корень, ладно. Никита сбросил с себя ватник и лукаво спросил: Признал сяко?
Демьяныч от души расхохотался.
Да как тебя не признаешь-то? Такого разве забудешь? Помнишь, как я тебя вызвал в райком партии и дал тебе дёру? Помнишь, за что?
За то, за се да за пятилетку вперед.
Забыл, как ты обидел старого хлебороба Ваню Тимошина?
Старик заулыбался.
Помню. Все помню.
А коль помнишь, расскажи! попросил Анучин.
А что, и расскажу!
Никита налил себе в кружку горячего чая, выпил его, закусил пирогом и только после этого, устроившись поудобнее, заговорил
Правда твоя, при мне твои беды приключились, подтвердил Демьяныч и сразу умолк, боясь спутать стариковские мысли.
Так вот, значит, дело то было так продолжил рассказ Никита. Сижу я в правленческой избе да думу думаю. Как-никак, а колхоз-то у нас большой, за всем надо усмотреть, ничего не упустить, обо всем подумать. И самые такие хорошие мысли у меня расстроила внучка Вани Тимошина, Лидка. Без всякого стеснения подбежала к моему столу, уставилась на меня и спрашивает: «Ты нашего дедку никуда не отсылал?» «Нет, отвечаю я ей, никуда не отсылал надобности такой не было». А она меня снова пытает: «Может, по секретному делу ты его направил?» «Нет, снова отвечаю я, такого случая не было». Тогда Лидка развела руками и заплакала: «Дедко-то, видно, от нас сбежал. Прихватил пять пар валенок, что тятька с лесозаготовок привез, да три овчинных полушубка и все это куда-то унес. Куда? Не знаем, не ведаем». «Ладно, говорю я Лидке, сейчас побрякаю в милицию. Поищем дедку».