В растерянности я озирался сторонами, страх нарастал во мне, не позволяя трезво рассуждать. Я искал дерево, с которого свалилась моя книга, но не находил на полках пустоты. Казалось, для моей книги здесь больше нет
места. Тогда я подумал, что это знак, и мне надлежит остаться. Я представил, как бросаю книгу далеко в бескрайнее небо, а вдруг поднявшийся ветер уносит её прочь, за пределы этого волшебного и проклятого книжного замка. Книгу находит юный мечтатель, и, мне хочется верить, извлекает хоть какой-то урок из моей несчастливой судьбы.
Моя книга с каждой секундой тяжелела и всё сильнее тянула меня к земле. Я не мог её выпустить, но и не мог удержать неизбежно мы должны были погибнуть вместе. Моя нога подогнулась, и я пошатнулся в последний раз. Но вдруг за книгу ухватились белые нежные руки.
Иди, шепнула Инга.
Её прежде чарующий звонкий голос ныне едва различимый и глухой шёл из бесконечной, туманной дали. Я не имел сил ответить и не имел сил испытывать благодарности. Я покорно повиновался, как повинуются человеку, не зная слов, ручные звери, ибо разум оставил меня.
Я не спускался по ступеням, но падал и двигался как марионетка на непослушных ногах. Грохот моих шагов отдавался в груди гулкими ударами сердца. Оно колотилось так сильно, что гудело колоколом в моей голове и толкало в грудь, мешая идти. Много раз я терял равновесие и падал, я упрямо поднимался, но в какой-то момент не смог встать. И когда ноги отказались мне служить, я пополз, подтягивая себя на одних руках. Я цеплялся за края ступеней и неуклюже скатывался. Я отчаянно вырывался из вязких щупалец ночного неба и двигался на свет, как неразумный мотылёк.
Не помню, как преодолел последние ступени. Я лежал на холодном камне и больше не мог себя подтянуть. Должно быть, за меня это сделало сердце. Готовое вот-вот разорваться, мощным ударом оно швырнуло меня в белую милосердную пустоту.
Я перевернулся на спину и различил белые стены, белые простыни, белый потолок и белую дверь. За матовым дверным стеклом маячил неясный тёмный силуэт. Я не понимал ни кто я, ни что происходит со мной. Я знал только одно, и это вызывало во мне безграничный ужас, я не волен распоряжаться собственным телом. Что-то держало меня, что-то мешало подняться. Я напрягал все свои мышцы, но по-прежнему оставался пленён.
От страха и отчаяния я начал кричать. Тень за стеклом зашевелилась, и ко мне в палату вошёл человек в белом халате. Он выглядел рассерженным и смотрел на меня недоверчивым взглядом. Он что-то говорил, но я не знал, что ему нужно. Я не помнил, какого это слышать и забыл, что такое слова. Он наклонился ко мне, и только тогда я увидел, что связан ремнями. Поправив ремни, он ушёл, а я вновь остался один в этой бесконечно унылой белой больничной пустоте. Позже в палату явилась медсестра и наконец даровала мне долгожданную свободу. А затем вернулся мужчина и опять меня пристегнул. Я начинал ненавидеть этого человека, а вместе с тем нашёл закономерность и сделал вывод: надо вести себя смирно, и тогда с меня снимут ремни. Когда же это произошло, мне сделалось стыдно: и зачем только я себя так странно вёл? Удивительно было и другое: теперь, когда ко мне вернулся разум, я лежал не по своей воле, но потому что при всём желании не мог встать.
Всё, чему я научился в первый день, возвратившись к жизни, это слабо двигать головой и просить принести мне воды. Не знаю, сколько я тогда выпил литров, меня мучила бездонная жажда, а крошечные кружки приносили облегчение на какие-то пять минут. Пил я через трубочку, иначе всё проливалось, и своей одной-единственной просьбой, должно быть, изрядно утомил медсестру. Неспособная меня надолго оставить, со скучающим видом она сидела в изножье моей кровати. Вероятно, я непрерывно находился под капельницами, но это обстоятельство столь мало меня занимало, что я запомнил только момент снятия катетеров: одного из подключичной вены, другого из артерии правого локтя. Шрамы от катетеров у меня оставались ещё многие месяцы.
Помню, как приходил врач и задавал мне стандартную задачку с пальцами. Я честно признался, что вижу шесть, хотя и догадываюсь, что, скорее всего, он показывает четыре. Моим ответом врач остался доволен, и больше я его не видел, хотя и пролежал в больнице ещё месяц.
Помню, когда впервые меня пришли навестить родители: мама не могла удержать слёз, а папа храбрился, но был бледен как мел. Тогда же они озвучили принятую врачами историю. Сломленный тяжелейшей депрессией, я отгородился от мира, бросил работу и отказался от еды. Депрессия и голод истощали меня и приводили к безумию, я перестал выходить из квартиры, не отвечал на сообщения и звонки. Обеспокоенные родители приехали из далёкого Ведграда и нашли меня лишённым рассудка и едва живым. Я не узнавал их и отказывался ехать в больницу, я сопротивлялся подоспевшим санитарам, отчего даже получил ушиб. Но о тех событиях мне так и не напомнила память, и о них я знаю лишь с чужих слов. Мне диагностировали
гнойный менингит и уложили в реанимацию инфекционной больницы. Сопротивляясь санитарам, по-видимому, я растратил последние силы, после чего провалился в глубокий беспробудный сон.