Вы пишите их сами, объяснила она. Мы только храним. Когда память о книгах тускнеет, я сношу их в подвал. Иные забываются мгновенно. Но если мир тебя помнит, твоя книга и через тысячи лет будет сиять белизной новых страниц и благоухать чернилами.
Хозяйка
библиотеки вызывала во мне необъяснимую симпатию. Меня нимало не смущал тот факт, что она доподлинно знает историю моей жизни и ведает самыми сокровенными секретами и переживаниями, которые когда-либо меня обуревали. В привычном мире я не мог раскрыться даже лучшему другу. Без тайн я чувствовал себя нагим и уязвимым. Но здесь я не нуждался в незримых одеждах. Не боясь осуждения, я задавал самые наивные, подчас детские вопросы и говорил без околичностей напрямик. Удивительно, но Ингеборга помнила все исторические события, свершившиеся на памяти почивших людей. Она могла перечесть всех жителей древнего Урука и поимённо с точностью до одного дня вспомнить жизнь каждого из них. Она рассказывала о мезолите и докерамической культуре, детально описывала ушедший в землю Чатал-Хююк и занесённый ныне песками великий Гёбекли-Тепе. По её словам, цивилизация, в моём понимании, существовала на Земле и прежде. Опуская глаза долу, Ингеборга мысленно уносилась к неумелым наскальным рисункам и тогда, легко покачиваясь, тихонько напевала на древних, давно утраченных языках.
Слушая никому не известные забытые истории, я не мог удержать восторга, и не способный излить его словесно, нередко только качал головой. Её знания сделали бы честь профессорам истории и археологии, и размышление об этом вызвало во мне естественный вопрос.
В моём замке не бывает учёных, они слишком разумны, чтобы найти сюда вход.
Но иные знают дорогу? До сих пор я не встретил здесь никого из людей.
Замок велик, а человек ничтожен. Мы редко привечаем гостей, но некоторые из них гуляют в этих стенах прямо сейчас.
Что они ищут?
Их желания различны, но чаще всего люди ищут собственные книги, чтобы узнать себя и попытаться переписать. Однако книга не даёт власти над своей судьбой, я уже говорила об этом. Её можно отнести в подвал прочь от глаз других людей, её можно даже забрать, но переписать невозможно.
Я знал, что Ингеборга выскажется именно так, однако и не мог удержаться перед искушением прочитать самого себя.
Где мне найти собственную книгу?
Её хранит моя дочь наверху, ибо для пребывания в библиотеке время твоей книги ещё не настало. Чтобы найти к ней дорогу, доверься слуху и однажды заслышишь шаги. Сама же я проводить тебя не сумею, поскольку для каждого эта дорога своя.
С тех пор я прислушивался к малейшим шорохам библиотеки. Прежде я доверял только глазам, а потому не слышал, но как скоро обратился в слух, стал замечать мельчайшие следы присутствия других людей. Нарушая библиотечную тишину, кто-то глухо покашливал за углом, кто-то читал вслух и негромко бормотал. Пару раз в ярком электрическом свете я даже уловил обрывки длинных далёких теней, бесшумные, они стелились у подножий шкафов и тонкими пальцами цеплялись за книги. Но всякий раз, когда я приближался, они теряли очертания и растворялись среди книжных страниц, словно чёрный дым. И хотя я понимал, что этими тенями были люди, в моём восприятии они походили на живые сгустки чернил.
Одержимый идеей найти свою книгу теперь я проводил в книжном замке кряду по три-четыре дня. Столь длительное отсутствие в родном мире меня нисколько не тяготило. Я больше не считал времени и не носил часов. Я оставался в замке с каждым разом всё дольше и всё с меньшей охотой и разве по привычке возвращался домой. Я бросил работу, ибо не мог оставить незаконченного дела. Я прекратил всякие сношения с реальным миром, ибо накормленный Ингеборгой не имел надобности даже ходить в магазин. Однако временами я утешал подолгу не способных связаться со мной родителей, уверяя, что со мной не приключилось беды.
В своих поисках я вышел в ту ранее необследованную мною область книжного замка, где значительную часть интерьера составляли огромные картины. Все они начинались от каменного пола, одни достигали человеческого роста, другие поднимались до самого потолка. Чаще всего они показывали городские пейзажи, не всегда приятные глазу, но выполненные с невероятной детализацией и мастерством. Серые, унылые улочки сменялись зеленеющими дворами и парками, а безликие человеческие кирпичные коробки затмевали блестящие шпили и купола. Иные невероятных размеров картины открывали чудеса необъятных диких краёв, иные вели на ярмарки, в музеи и кинотеатры, а последние, куда как более скромные, показывали полупустые комнатушки и маленькие ярко крашеные дома. Среди интерьерных картин нередко встречались книжные магазины. Вглядываясь в одну из таких картин, я готов был спорить, что вижу тот самый книжный магазин, из которого попал сюда впервые.
Со дня знакомства с книжным замком моё умение удивляться заметно приглушилось, однако это не значило, что ему нечем было меня удивить.
Я смотрел на железную кровать, застеленную коричневым пледом, и смотрел на дубовый лакированный стол. Я смотрел на цепляющуюся за карниз маракую, тянущуюся по шпалере из белёного глиняного горшка. Я смотрел на плотно задёрнутые непрозрачные шторы и, хотя не видел, но знал, что окно за ними выходит на студенческое общежитие и проезжую часть. Об этой комнате я знал и много другого, что не уместилось в золочёной раме на холсте. А всё потому, что на картине изображалась моя спальная комната.