Я решил незамедлительно связаться с Гориновым. Сделать этого в воскресенье мне не удалось, и весь день я провёл в волнительном ожидании новой недели. В понедельник секретариат сообщил страшное известие: Горинов погиб. Поздним вечером субботы, направляясь в аэропорт на такси, он попал в автокатастрофу. В новостях я узнал детали. Камеры зафиксировали значительное превышение скорости, водитель не справился с крутым поворотом и врезался в оградительный забор.
Я читал сводку и не мог поверить прочитанному: расчётливый профессор, который никогда не спешил и не опаздывал, который не переходил даже пустую дорогу на красный свет и пользовался исключительно общественным транспортом, вдруг садится в такси и безрассудно мчит в аэропорт. Имени погибшего статья не называла, но, очевидно, сообщала о той же трагедии, что и секретариат. О намерениях профессора в книге не говорилось, и даже мне, знакомому с его биографией доподлинно, оставалось беспомощно разводить руками и только гадать. Не принимая вины за его смерть, я оставлял для себя спасительную лазейку, списывая на обыкновенную
случайность чудовищное совпадение часа его смерти с часом, в котором я вышел из подвала. Это было слабое и неубедительное утешение, однако оно требовалось для моего собственного душевного спасения, ибо в противном случае под тяжестью преступления я бы сошёл с ума.
Комнату с диваном я нашёл быстро и безошибочно, она пустовала и на этот раз, но теперь на столике недоставало посуды. Я положил книгу на место, однако медлил уходить. Кто-то следил за эти местом не пыльным подвалом, но ухоженной библиотекой, кто-то читал эти книги и пил здесь чай. Профессору математики уже не поможешь, так стоит ли напрасно сокрушаться и корить себя? Удивительно, с какой быстротой это место завладело моим сознанием и заставило забыть об ужасной трагедии, которую, без сомнения, я же по своему неведению и допустил. Вновь мои мысли блуждали подвальными лабиринтами, поднимались по широкой лестнице и кружили вокруг библиотечного стола. Они усадили меня на диван, где я и провёл в ступорозном оцепенении неопределённо длительный срок.
Так я и сидел, не поднимая взгляда от столешницы и не переменив позы, когда услышал мелкие шаркающие шажки.
На меня смотрела тощая седоволосая старушка, выглядела она лет на двести и походила на обтянутый кожей скелет. Оделась она в старомодное белое платье, поверх которого надела скромные жемчужные бусы. За долгие годы старуха не потеряла горделивой осанки, а её голубые, даже синие глаза от остроты лица казались необычайной величины. Их пронзительный и умный взгляд проникал в саму мою душу, глаза не рассказывали о себе, но знали обо всём в этом мире. И запустив древнюю старуху в свои глаза, ибо я не имел сил противиться, я тотчас понял, что позволил ей прочитать свою книгу. Она узнала все мои переживания, мои самые сокровенные тайны и невысказанные мечты. Однако я не почувствовал страха, открыться ей было также легко, как поговорить с ветром или отдать горькие слёзы реке. От старушки веяло умиротворением, и она располагала к неторопливым задушевным беседам. На фарфоровом подносе она принесла ароматный ягодный чай и ватрушку, и я догадался, что эти угощения для меня.
Мы сидели на старом диванчике и говорили, вернее, говорил только я, старушка лишь улыбалась и согласно кивала. Я рассказывал о пустяках, которые переоценивал и находил значимыми, о своём детстве и многочисленных увлечениях, которые за свою жизнь успел переменить. Я был весел и шумен, что мало походило на меня в обыденности, и хотя я думал, что пришёл за ответами, на деле же не поинтересовался даже именем старушки.
Я говорил без умолку, но в какой-то момент вдруг помрачнел и запнулся, ибо мой рассказ коснулся профессора Горинова. Тогда старушка положила свою хрупкую ладонь мне на плечо и ласково сказала:
Не переживай, Серёжа, ты его не убил.
И в доказательство она раскрыла книгу Горинова и указала на её последние слова: «Заболел и всё воскресенье пролежал с температурой. Сегодня не пошёл на работу. Что ж, хотя бы студентов порадовал».
Это была шутка, объяснила она. Злая шутка его студентов.
Не камень, но целая гора свалилась с моей спины. В моих глазах стояли слёзы так сильно душила меня воображаемая вина. Я откинулся на диванную подушку, тяжело выдохнул и закрыл глаза.
Когда я открыл их, то оказался на кровати в своей квартире. В тёмных сумерках пробуждалось утро четверга. Я отсутствовал в этом мире трое суток, однако не испытывал ни усталости, ни голода. Напротив, меня переполняла бодрость, а необъяснимое счастье не позволяло мне просидеть на месте и двух минут. Объяснение этому я усматривал в чудесных угощениях хранительницы библиотеки, в её заботе и внимании, а также в облегчении от снятия вины.
Прежде чем вернуться в опостылевшее кресло кассира продуктового магазина, я располагал ещё двумя неделями абсолютной свободы. Нужно ли уточнять, что всё это время я провёл в таинственной библиотеке.
Чаепития с Ингеборгой, так звали старушку, я совмещал с изучением обширной библиотеки, которая, по её словам, с каждым днём неизменно ширилась и росла. О себе же гостеприимная старушка рассказывала крайне мало. Она следила за порядком на этом этаже и никогда не поднималась выше для того у неё были слишком слабые ноги. Но временами со второго этажа к ней спускалась дочка и приносила близкие к завершению книги. На естественный мой вопрос Ингеборга возразила, что здесь не пишут книг, здесь их только читают и что ни она, ни дочь не владеют судьбами людей.