День без пищи и сна объяснял и мой чудовищный голод. Я позавтракал за троих и на этот день постарался выбросить из головы тайну подвала книжного магазина. Я понимал, что навязчивые мысли о нём неизбежно поработят меня и в безумном экстазе вновь опустят в пыльную полутьму. До времени их удерживала ещё свежая в памяти преграда, выложенная из бесконечного лабиринта томительной скуки, нерационального страха, волнения и необъяснимой тоски. Но подтачиваемые жадным любопытством, эти барьеры стремительно осыпались. Образ бесконечного книжного подвала переваливался через стены моей решимости и всё настойчивей и упорней звал меня в темноту. К вечеру он отобрал у меня последний осколок воли. Я уступил его зову, однако повиновался столь нерасторопно, что подоспевший мне на помощь поздний час исключал саму возможность похода в книжный магазин. Выйдя победителем этой схватки, я словно возродился из пепла и ощутил себя зверем, вырвавшимся из клетки на свободу бескрайних лугов. Впервые в этот день я вдохнул спокойно. Я вышел подышать свежим воздухом и нагулять крепкий сон.
Мысль о книжном подвале просочилась в мой разум исподволь и потому не вызвала сопротивления. Я вновь обдумывал саму реальность его существования, вновь отдавался пережитым чувствам и пытался найти объяснение аномальному течению часов. В конце концов, я пришёл к необходимости вернуться в подвал. Я не был намерен его исследовать, но должен был убедиться в том, что сохранил рассудок и не сошёл с ума.
Вновь и вновь перед моим взором возникал тёмный зев книжного подвала, я представлял, как схожу по низким ступеням, процеживаю носом удушливый воздух и переваливаюсь через книжные гробы. Вновь над моей головой тускло светила оголённая лампочка, вновь меня засасывал угрюмый бесконечный лабиринт. Образ подвала столь отчётливо вырисовывался в памяти, что вскоре начал появляться перед моими глазами то в одном месте, то в другом. Я упорно смаргивал его ресницами, но в какой-то момент он окончательно проявился и завис на торце старого пятиэтажного дома.
Я был возмущён безмерной навязчивостью подвала, но
до глубокой старости. Книга изобиловала сложными профессиональными терминами и походила не столько на художественную литературу, как на сухой отчёт за восемьдесят четыре года работы. Вероятно, именно потому ей не удалось надолго завладеть моим вниманием. Читая между строк и очень избирательно, я быстро покорился скуке, водрузил книгу на прежнее место и выбрал для изучения другой предмет.
И вторая одноимённая главному герою история велась от первого лица и не имела авторства. Она рассказывала о музыканте, жившим яркой, но не обдуманной жизнью одним только сегодняшним днём. Своё повествование герой излагал языком многоречивым, постоянно уплывал в далёкие размышления и пренебрегал сюжетом. Следить за его беспорядочным потоком мыслей подчас было так же тяжело, как продираться сквозь уродливые бухгалтерские канцеляризмы. Наркотики и алкоголь забрали героя молодым, но сотни пережитых им ярких событий облачили его историю в кожу и наполнили тысячью страниц. Последняя из их почти не поддавалась прочтению, настолько далёк от мира людей к тому времени стал музыкант.
Отставив книгу, я взял наугад ещё две. Обе так же точно были написаны в биографическом стиле, начинались рождением, а кончались смертями главных героев. Странная была эта подборка. Однако и в следующем помещении мне попались исключительно такие книги, и в третьем зале, и в четвёртом. Но в пятой комнате я на мгновение забыл о книгах.
Посреди просторной комнаты расположился маленький приземистый диван, укутанный стареньким хлопковым пледом с длинными рюшами. Подле него примостился крытый скатертью столик. В расписной фарфоровой кружке со сколотой ручкой курился горячий чёрный чай, в маленьком блюдце лежали сухие баранки, а на самом краю стола, норовя вот-вот свалиться, раскинулась старая книга.
Я подобрал книгу, но вдруг застыл, охваченный страшным осознанием. Я провёл в подвале много часов. На завтрашний день, на пятницу, я не имел неотложных дел. Однако, если наступила суббота, возможно, полные обид и волнений, мои приятели уехали без меня в горы. Я взглянул на часы минуты шли с пугающей скоростью, быстрее, чем должны были идти, даже быстрее, чем шли в подвале в прошлый раз. В ужасе я побежал.
По счастью, тревога не помрачила мою память, я не блуждал лабиринтами и выбрался наружу много быстрей, чем пришёл. Когда я поднялся, часы показали вечер субботы.
Чувство вины перед друзьями, а также стыд и раскаяние, вызванные безволием и нарушением обещания не ходить в тот день в таинственный подвал, сдерживали во мне это искушение до понедельника. Затем я вернулся в него, войдя, как и в прошлый раз, в торец пятиэтажного дома. Но вернулся с тем, чтобы положить на место книгу, которую в спешке украл. Никакого восторга, никакого очарования его тайнам во мне не осталось. А всё потому, что своим поступком я соприкоснулся с трагическим и неприятным событием, а, может быть, и спровоцировал его.
Книга, которую я вынес из подвала, рассказывала о некоем Горине Николае Петровиче, профессоре и докторе физико-математических наук. Горин преподавал в частном университете моего родного Дремополя, и, как выяснилось, существовал и в реальности. Я смотрел на фотографию усатого мужчины в роговых очках, читал о профессоре, что мог мне предложить интернет, и не переставал изумляться. Образование, увлечения, семья всё совпадало. Из книги я знал то, что знала о нём всемирная сеть, но я знал о нём намного больше. Удивительным было и другое наблюдение: книга жизни Горинова вдруг на полуслове обрывалась. Она заканчивалась субботой тем самым днём, когда оказалась у меня.