Акакий выругался про себя. Не бог весть, конечно, какая проказа, но при нынешних порядках некрасиво выглядит. Государь всем повелел мирно жить, о чем выпустил высочайший указ еще в 1702 году. И в указе том отдельно было сказано, что пакостничать не след, не к лицу это русской нечисти, не к рылу, да не к харе. А тут вдруг усы! Ангелу!
- А дальше что было?
Доможир, занятый чаем, пожал плечами.
- Дальше полетели по вашим по-чертячьим делам. Но коли хочешь знать мое мнение, малой, ангелов у нас в городе много, и все пока сплошь безусые.
- Спасибо, - со вздохом Акакий поднялся, оторвавшись от теплой печки с большим сожалением, и поклонился. - За труды твои спасибо, Дидушко.
Домовой отмахнулся и потянулся к выставленным кикиморой на стол баранкам.
Попрощавшись с севшими чаевничать приятелями, Акакий тихонько вышел на черную лестницу и спустился во двор. К делу этому следовало подойти с другой стороны.
Чертовы проказы суета, мелочь. Есть у них еще дело. Всем известно, если ведьма перед смертью от силы своей не откажется и чертей не сдаст, наследникам или Синоду, будут они донимать ее, не давай в посмертии покоя. Тут прямая дорога ведьме в еретики да в упыри, а это бытие для всякого беспокойника неприятное. Пусть и останется при ведьме сила ее, пусть и будут пред нею разные способы к жизни вернуться, ничего добиться не получится: черти ни на минуту не отстанут. Значит, надо занять их какой-то работой. Тут и остается разузнать, что могла спросить со своих чертей Меланья Штук.
Беда была в том, что согласно записям в архиве родни и друзей у ведьмы не было. Характеристику ее Акакий хорошо запомнил: склочная да неуживчивая. Настоящая ведьма. Анцибол, пожалуй, знал о ней побольше.
Время было раннее, и Акакий с трудом разыскал себе извозчика, потратив на это не менее двадцати минут. Быстрее было, пожалуй, вихрем обернуться и скоро домчаться до квартиры приятеля на Шпалерной, но Акакий всегда стеснялся своей урожденной силы, да и не место ей было в городе. Вот и пришлось мерзнуть, притоптывая с ноги на ногу на свежем снегу и напевая себе под нос романсы. Наконец извозчик сыскался, Акакий забрался в сани и, закутавшись в меховую полость, пробормотал адрес. День обещал быть необыкновенно морозным.
Солнце взошло, и роняло теперь искры на ровный свежий снег, на ледяное убранство деревьев, на свежевымытые по случаю праздника окна и витрины. Петербург просыпался неохотно, потихоньку готовился окунуться в обычные для кануна Светлого праздника хлопоты. Кто-то соблюдал все положенные Церковью обряды, кто-то просто намеревался повеселиться. С часу на час улицы должна была захлестнуть великая суета: праздные гуляки, не успевшие купить подарки, кухарки, докупающие что-то к праздничному столу, приезжие, глазеющие на столичную иллюминацию, разинув рот. Только чертей разбежавшихся этой картине и не хватало.
- Побыстрее бы, любезный друг, - попросил Акакий, высунув нос из полости, и вздохнул.
Извозчик крякнул и прибавил ходу.
Анцибол, никогда не любивший ранние пробуждения, встретил его в туркменском полосатом халате на голое тело и с крайне недовольною миною на лице. Видно было по этому самому лицу, что вчерашний вечер в ресторации продолжился, затянулся на много часов, и теперь у молодого черта болела голова
и настроение было прескверное. Кабы не нужда, Акакий немедленно развернулся бы и ушел, оставив товарища в покое.
- Дмитрий, у меня к тебе дело есть.
- Помню, помню, - хмурясь отмахнулся Анцибол. - Та ведьма-покойница.
«Твоя, между прочим, забота...» - проворчал Акакий, но вслух ровным, любезным тоном изложил свою просьбу. Мимолетом пожалел, что не купил по-дороге апельсинов, которые Анцибол очень любил. Сочные сладкие фрукты непременно задобрили бы его.
- Помню я, помню, - повторил недовольно Анцибол, посторонившись, чтобы пропустить товарища в свою квартиру. - Враги ее... Спросил бы чего полегче. Она ж ведьма, откуда у нее, допустим, друзья? Одни только и были что враги да завистники.
- Ну, знаешь ли, Дмитрий. Ведьмы это по твоей части.
Анцибол пожал плечами и прошел коротким коридором в гостиную комнату. Акакий, аккуратно огибая завалы книг, следовал за ним. В гостиной был беспорядок впрочем, обычный для Анцибола. На большой, на тридцать свечей, хрустальной люстре висел шелковый дамский чулок с вышивкой. Покраснев, Акакий отвел взгляд, а Анцибол тот чулок, кажется, даже не заметил. Он выдвинул один ящик буфета, другой, открыл поочередно все дверцы, пока не вытащил наконец пухлую папку.
- Вот оно. Милена фон Штук, она же Милена Штук... Ох ты ж! Года до сотни лет не дотянула, ведьма! - Анцибол зашелестел ветхими страницами, ворча себе что-то под нос. Бумаг было много.
Предшественники Анцибола, занятые надзором за ведьмой, старательно подшивали в папку каждое донесение, каждую жалобу, каждый ее проступок, и за восемьдесят лет накопилось из много больше тысячи. Однако, как понял Акакий по кратким резолюциям, ведьме удавалось всякий раз выходить сухой из воды. Даже тяжбы против нее в суде имелись, но в таких случаях Милена Штук попросту нанимала себе хорошего, языкастого адвоката, и в итоге с легкостью выкручивалась изо всех неприятностей.