Я отпустил ее.
Пойдем к костру, Нина. Там безопаснее.
Хотя ее глаза еще блестели от испуга, было заметно, что паника проходит.
Мы вернулись в лагерь. Нина, не сказав никому ни слова, скрылась в палатке и застегнула молнию. Я снова присел к костру. Следующие несколько минут оказались размытыми, будто я находился под водой. Мы ожидали повторения воплей, но ничего не услышали. Томо, что удивительно, так и не проснулся. Нил тоже продолжал дремать.
Из палатки Нины раздались всхлипы. Она рыдала все громче. Джон Скотт смотрел на ее палатку, но я не мог разглядеть выражения его лица. Мел терла глаза, и я понял, что она тоже ревела.
Иди спать, сказал я ей спокойным голосом.
Это правда была просто женщина?
Да.
Это не
Конечно нет. Теперь иди поспи.
Я не хочу спать без тебя.
Но я не могу, сейчас моя смена.
Тогда я с тобой посижу.
Ляг поспи. Чем скорее заснешь, тем быстрее наступит утро.
Это убедило Мел. Она чмокнула меня в щеку и вернулась в палатку, оставив вход открытым.
Рыдания из соседней палатки стали тише, потом и вовсе прекратились. Джон Скотт вглядывался в лес, туда, откуда доносились крики. Мне хотелось поговорить с ним, обсудить случившееся, понять, откуда доносился этот вопль. Но наш разговор могли услышать девушки. Пока не время.
Я лег, положив голову на рюкзак Мел, посмотрел на часы. До моей смены еще час. Я закрыл глаза в слабой надежде заснуть. Мне казалось, что у меня не получится, но стоило попытаться. Я представил картину: женщина бьется в спазмах и конвульсиях, крутится на земле, бледный юрэй, отчаявшись, летит сквозь деревья, голова запрокинута назад, рот распахнут, образуя черный провал Представлял десятки возможных картин, навеянных этим криком. Потом незаметно провалился в сон.
25
Мир вокруг был серым и эфемерным. Сквозь завихрения тумана виднелись очертания ветвей, сплетающихся над головой. Я приподнялся на локтях. Костер превратился в кучку красноватых углей. Джон Скотт лежал ничком возле костра. Он выглядел раздувшимся от количества свитеров, поддетых под кожаную куртку. Томо не было видно. Переполз к себе в палатку, решил я. Умен парень. Почему я не вернулся к себе? Лежал бы сейчас в обнимку с Мел под одеялом, в тепле.
Некоторое время я не мог понять, почему же я так не сделал, не сразу вспомнив, что мы договорились дежурить: Томо, Джон, потом я. Почему Джон Скотт не разбудил меня? Уснул? Я еще раз взглянул на него. Похоже на то.
Я поднялся на ноги, проклиная холод и гадкий привкус во рту. Боже, как я надеялся, что сегодня наконец выглянет солнце! Я бы все отдал за то, чтобы увидеть голубое небо и яркое солнце.
При движении боль в мочевом пузыре усилилась и стала такой, словно у меня выходил почечный камень. Идя к деревьям, я взглянул на Бена. Он лежал так же, как мы оставили его: на носилках, укрытый спальным мешком. Судорога до сих пор держала его тело в жутковатой позе: выгнутым в груди и коленями вверх. Я решил, что пройдет еще день или два, прежде чем разложение расслабит его мышцы.
Я удивительно спокойно об этом думал. Просто еще один мертвец. Так я себя чувствовал после смерти Самца, после смерти Скользкого Барри. Шок и тошнотворная пустота в голове в первый день сменились на абсолютное безразличие в следующее утро. То ли я был таким равнодушным уродом, то ли человеческий мозг так легко справляется с фактом смерти. Во всяком случае, смерти кого-то из дальнего круга знакомств.
Несмотря на невыносимую боль в животе, я все же решил сначала проведать Нила. Я присел возле него на колени и пригляделся. Краше в гроб кладут. На какую-то секунду я даже ужаснулся мысли, что Нил не пережил ночь. На щеках и подбородке засохли капельки рвоты, я хотел было их отереть, но не смог пересилить себя и прикоснуться к ним руками. Я наклонился, приблизив ухо вплотную к его лицу, и услышал дыхание. Слабое и напряженное, будто в легких скопилось много жидкости.
Я оставил Нила и углубился метров на двадцать в лес, старательно переступая через следы его рвоты и испражнений, оставленных повсюду, как противопехотные мины.
Остановившись под кленом, я расстегнул ширинку и нацелился на беззащитный куст. От струи поднимался горячий пар. Я расслабился и начал изучать предрассветный лес. Туман струился между деревьев, напоминая какую-то неведомую, аморфную форму
жизни, высматривающую новую добычу.
Утро не ознаменовали ни стрекотание букашек, ни пение какой-нибудь лесной пташки. Лишь все та же тишина, глубокая и чего-то выжидающая. Неприятно было осознавать, что я к ней уже привык.
Внезапно через просвет в тумане, в десяти метрах от себя, я увидел фигуру. Я чуть не закричал от неожиданности, но у меня перехватило дыхание. Однако мгновение паники сменилось благоговейным трепетом, когда я понял, что передо мной не человек, а олень.
Зверь стоял неподвижно, словно статуя, и глядел на меня. Казалось, что в его черных влажных немигающие глазах таилось что-то, какое-то первобытное знание. Чуткие уши, расставленные по обе стороны от бархатистых рогов, шевелились, как антенны спутника. Блестел лакричный нос, ноздри раздувались от дыхания. Этот олень был меньше ростом и более поджарым, чем его североамериканский сородич, и покрыт коричневой с белыми точками шерстью.