И, подозреваю, я должна буду позолотить вашу?
Нет. Мне ничего от тебя не нужно. Просто есть в тебе нечто... как будто знакомое.
Вдруг, совершенно неожиданно, я узнала кое-что в ней. Точнее, в её украшениях. Среди всех амулетов, висящих на одеждах цыганки, выделялся один, не медный и не жестяной, а деревянный тонкий кружок, разрисованный жёлтой краской. На первый взгляд могло показаться, что на кругляшке изображено яркое солнце, но я сразу поняла: это хризантема. Невозможно было не узнать эти мазки, такие же характерные, как почерк.
Признаюсь, из головы у меня тут же улетучились все мысли о пропавшей герцогине вместе с манерами. Не раздумывая, я схватила талисман, пришитый к блузе цыганки и частично прикрытый седыми волосами и золотыми цепями. Несмотря на такую наглость, цыганка даже не попробовала мне помешать. Она стояла неподвижно, словно железный столб.
Деревянный кругляшок, очевидно выпиленный из ветки или ствола молодого деревца, держался на одной нитке, продетой через отверстие сверху. Я перевернула его дрожащими руками.
Да, от старых привычек так просто не избавишься: на обороте большими буквами была выведена подпись в виде инициалов: EЈ3L Знакомым мне небрежным почерком. Евдория Холмс.
Мама.
Глава седьмая
Это нарисовала моя мать.
Хотя обращалась я не то чтобы к цыганке, а к Вселенной и небесам, она изумлённо ахнула:
Твоя мать?!
Её голос вернул меня к реальности. Я убрала руку и выпрямилась, встретившись с янтарными, почти кошачьими глазами:
Да, это рисунок моей матери. Совершенно точно.
И почему меня это так удивило? Ведь я знала, что мама сбежала к цыганам уже около года назад и что она жить не могла без кистей и красок.
Старая цыганка с почтением склонила голову, будто стояла не на шумной улице, а в тихой часовне. Она достала яркий платок и, повязав его обручем на волосы, сложила руки в молитвенном жесте и произнесла:
Благослови тебя судьба, дочь Цветочной Марии.
Я не привыкла к такому благоговению и потому очень смутилась и растерялась.
Благодарю вас, сказала я наконец, но мою мать зовут иначе.
Для нас она Мария, объяснила цыганка и, устремив на меня свой проницательный взгляд, продолжила низким, хрипловатым голосом: Давным-давно на земле жили Мария Магдалина, Мария из Вифании, Чёрная дева Мария и Мария из Назарета, мать-девственница. Мы носим их иконы в своих караванах. И к нам пришла женщина, которая не говорит на нашем языке, но путешествует с нами, спасает от гнева полиции и лесников, пишет новые иконы, рисует цветы счастья, горя и удачи, и с ней мы вольны отправиться по любой дороге и можем есть жирную рыбу, и мы почитаем её и называем нашей Цветочной Марией.
Она моя мать, повторила я. Вы поможете мне её найти? Где она?
Где она? Где стрела, запущенная в небо? Где зарыто сокровище? Где летает сова безлунной ночью? Мы цыгане, дитя. Мы встречаемся и расходимся, приходим и уходим, движемся туда, куда дует ветер.
Я поняла, что цыганка не насмехается надо мной, а всего лишь говорит образно, однако почувствовала она увиливает от ответа. Чего-то недоговаривает.
Я предприняла вторую попытку:
С каким она караваном?
Запряжённым прекрасными лошадьми, дитя, чёрным в белых звёздах. Могу я теперь взглянуть
ратующих за более удобную одежду и другие свободы. Вряд ли их волнует, есть ли на столе кружевная скатерть, а на кровати покрывало с подзором. Зато кормили здесь, как я уже упоминала, великолепно. Я заказала в комнату блюдо сандвичей и после ванны уселась обедать хлебом с тунцом, огурцами и кресс-салатом, надеясь усладить тело и душу. Я напомнила себе, что не в первый раз встретила человека, знакомого с моей матерью. В моё первое посещение этого клуба я услышала, как маму обсуждает компания незнакомых мне леди. Не знаю, почему именно встреча с цыганкой оставила меня в растрёпанных чувствах. Как обычно в такие минуты, я взялась за бумагу и карандаш.
Я поспешно рисовала набросок за наброском. От кошачьего, цепкого взгляда цыганки с портрета меня пробрала дрожь. Ворона я нарисовала в полёте, а не у себя на плече; в древние времена прорицатели носили с собой говорящих воронов, и эти чёрные птицы слетались на поля битв в надежде утолить голод мертвечиной. Я изобразила помоечника из тоннеля метро, преувеличив нос, похожий на землянику, и уши, напоминающие цветную капусту, чтобы отомстить ему за то, что он меня напугал. Я снова взялась за цыганку, но в этот раз из неё получилась мама что странно, потому что обычно мне не удавалось вызвать в памяти её черты, и от этого наброска болезненно сжалось сердце. Я перевернула листок и нарисовала хрупкую, очаровательную леди, стройную, со светлыми волосами и нежнейшими глазами. Мне стало чуть легче, и я нарисовала её снова, с другого угла и только тогда осознала, что это Бланшфлёр, герцогиня дель Кампо.
О, а я ещё собиралась перейти к наброскам лошадок! И сидела тут, лакомясь сандвичами с тунцом, вместо того чтобы искать несчастную леди!
Отбросив посторонние мысли вместе со своими рисунками, я взяла чистый лист бумаги и записала свои рассуждения.
Она пропала либо по собственной воле, либо из-за несчастного случая, либо её похитили.