Непосредственно участвуя в становлении общественного мнения и настоящей
литературы, Пушкин видел все за и против этого сложного и болезненного явления в начале своего столетия.
«Действительно, нужно сознаться, откровенно писал он Петру Чаадаеву 19 октября 1836 г., что наша общественная жизнь грустная вещь. Что это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всему, что является долгом, справедливостью и истиной, это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству поистине могут привести в отчаяние» (П., 10, 875876).
«но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество, или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог её дал» (П., 10, 875).
«Мы, писал он за год до смерти, не принадлежим к числу подобострастных поклонников нашего века; но должны признаться, что науки сделали шаг вперед. Умствования великих европейских мыслителей не были тщетны и для нас. Теория наук освободилась от эмпиризма, возымела вид более общий, оказала более стремления к единству» (П., 7, 407).
«Успехи нашей словесности всегда радовали моё сердце, и я не мог без негодования слышать в нынешних журналах нападки, столь же безумные, как и несправедливые, на произведения писателей, делающих честь не только России, но и всему человечеству, и вообще на состояние просвещения в любезнейшем нашем отечестве» (П., 7, 68).
«И где подметили вы это равнодушие? Скорее можно укорить наших поэтов в бездействии, нежели публику в охлаждении» (П., 7, 482).
«Нападения на писателя и оправдания, коим подают они повод, писал Пушкин, суть важный шаг к гласности прений о действиях так называемых общественных лиц (hommes publics), к одному из главнейших условий высоко образованных обществ. В сем отношении и писатели, справедливо заслуживающие презрение наше, ругатели и клеветники, приносят истинную пользу: мало-помалу образуется и уважение к личной чести гражданина и возрастает могущество общего мнения, на котором в просвещенном народе основана чистота его нравов. Таким образом, дружина ученых и писателей, какого б рода они ни были, всегда впереди во всех набегах просвещения, на всех приступах образованности» (П., 7, 197198).
«Просвещенный народ», «чистота нравов». Для Пушкина, а потом и для Толстого эти понятия всегда неразрывны. Это не значит, что два русских гения идеализировали народ. Оба глубоко заглянули в «бездны» его души, увидев в ней и оковы тьмы, и свет разума. Противоречивость была налицо. Однако не она пленила их гений, а нравственно здоровая основа русского мужика.
«Взгляните на русского крестьянина, обращался Пушкин к своим современникам, есть ли и тень рабского уничижения в его поступи и речи? О его смелости и смышленности и говорить нечего. Переимчивость его известна. Проворство и ловкость удивительны. Путешественник ездит из края в край по России, не зная ни одного слова по-русски, и везде его понимают, исполняют его требования, заключают с ним условия. Никогда не встретите вы в нашем народе того, что французы называют un badaud (ротозей. В.Р.); никогда не заметите в нем ни грубого удивления, ни невежественного презрения к чужому» (П., 7, 291).
Оба писателя не находили в русском мужике ни рабской покорности, ни имперских замашек.
Толстой и Пушкин были союзниками и в понимании значения живого народного слова для развития русского самосознания, классической литературы. Факт общеизвестный, и потому приведу только одну мысль из Пушкина, наиболее близкую Льву Толстому:
«есть у нас свой язык; смелее! обычаи, история, песни, сказки и проч.» (П., 7, 527).Толстой, несомненно, следовал за Пушкиным, когда настаивал на необходимости простоты изложения и народности содержания.
«Весь период литературного хищничества, когда паразиты отбились от народа, и Ломоносова, несмотря на его заслуги, и Тредьяковского и т. д. пропустил бы совсем. Потом стал бы говорить о том, как с Пушкина до настоящего времени литература мало-помалу освобождалась от этого, хотя и теперь ещё не вполне освободилась. Литература должна дойти до такой степени простоты, чтобы её понимали и прачки и дворники» .величие и простота«гармоническую точность».
«Истинный вкус, утверждал он, состоит не в безотчетном отвержении такого-то слова, такого-то оборота, но в чувстве соразмерности и сообразности» (П., 7, 53). «Мы не только ещё не подумали приблизить поэтический слог к благородной простоте, но и прозе стараемся придать напыщенность, поэзию же, освобожденную от условных украшений стихотворства, мы ещё не понимаем» (П., 7, 81).
Неприятие фальши, искусственности не только в языке, но и во всем строе произведения, а более широко и в самой реальной жизни, культ народного начала в осмыслении и воссоздании действительности, содружество разума и чувства все это было предметом постоянных раздумий как Пушкина, так и Толстого, все это нашло свое воплощение в их творчестве.
Они по-разному относились к русскому бунту.
Из воспоминаний А. Б. Гольденвейзера:
«1 мая, Москва. Я говорил в Гаспре со Л. Н. о беспорядках в Харьковской и Полтавской губерниях. Л. Н. рассказывал, как граф Капнист передавал ему известный рассказ о переодетых студентах, якобы вызвавших всю смуту. Л. Н. сказал:Это мало вероятно. Это рассказывают консерваторы, чтобы найти виновников движения, причины которого гораздо глубже.
По поводу того, что крестьяне не производили над людьми никаких насилий, Л. Н. сказал:
Я все вспоминаю слова Пушкина: Ужасен бунт русского народа, бессмысленный и беспощадный. Не помните, откуда это? Это совершенная неправда. Русский крестьянский бунт, наоборот, отличается в большинстве случаев разумностью и целесообразностью. Разумеется, бывают исключения, вроде, например, еврейских погромов, но это только исключение» .