«единогласно все решили, что, видно, такова была судьба Марьи Гавриловны, что суженого конем не объедешь, что бедность не порок, что жить не с богатством, а с человеком, и тому подобное. Нравственные поговорки бывают удивительно полезны в тех случаях, когда мы от себя мало что можем выдумать себе в оправдание.Между тем барышня стала выздоравливать» (V, 188).
На рубеже 185060-х годов Лев Толстой, открыв школу для крестьянских детей, активно использовал на уроках чтения тексты из «Повестей Белкина», но здесь его ждала неудача: тексты оказались трудными для восприятия деревенских ребятишек. Тогда-то и возникла у Толстого идея создания переходной литературы азбуки для детей. Это был совсем другой полюс искусства.
19 марта 1873 г. жена писателя в своей записке сообщила:
«Сережа (старший сын Толстых. В.Р.) все приставал ко мне дать ему почитать что-нибудь старой тете вслух. Я ему дала Повести Белкина Пушкина. Но оказалось, что тетя заснула, и я, поленившись идти вниз отнести книгу в библиотеку, положила ее на окно в гостиной. На другое утро, во время кофе, Левочка взял эту книгу и стал перелистывать и восхищаться. Сначала в этой части (изд. Анненкова) он нашел критические заметки и говорил: Многому я учусь у Пушкина, он мой отец, и у него надо учиться. Потом он перечитывал мне вслух о старине, как помещики жили и ездили по дорогам, и тут ему объяснился во многом быт дворян во времена и Петра Великого, что особенно его мучило; но вечером он читал разные отрывки и под впечатлением Пушкина стал писать» .
Через несколько дней, 25 марта, Толстой в неотправленном письме Н. Н. Страхову так же подтвердил факт влияния прозы Пушкина на его творчество:
«Расскажу теперь про себя, но, пожалуйста, под великим секретом, потому что, может быть, ничего не выйдет из того, что я имею сказать вам. Всё почти рабочее время нынешней зимы я занимался Петром, т. е. вызывал духов из того времени, и вдруг с неделю тому назад Сережа, старший сын, стал читать Юрия Милославского с восторгом. Я нашел, что рано, прочел с ним, потом жена принесла с низу Повести Белкина, думая найти что-нибудь для Сережи, но, разумеется, нашла, что рано. Я как-то после работы взял этот том Пушкинаи, как всегда (кажется 7-й раз) перечел всего, не в силах оторваться, и как будто вновь читал. Но мало того, он как будто разрешил все мои сомнения. Не только Пушкиным прежде, но ничем я, кажется, никогда я так не восхищался. Выстрел, Египетские ночи, Капитанская дочка!!! И там есть отрывокГости собирались на дачу . Я невольно, нечаянно, сам не зная зачем и что будет, задумал лица и события, стал продолжать, потом, разумеется, изменил, и вдруг завязалось так красиво и круто, что вышел роман , который я нынче кончил начерно, роман очень живой, горячий и законченный, которым я очень доволен и кот[орый] будет готов, если б[ог] даст здоровья, через 2 недели и который ничего общего не имеет со всем тем, над чем я бился целый год» (курсив Толстого. В.Р.; 62, 16).В первой половине апреля этого же года
«Давно ли вы перечитывали прозу Пушкина? Сделайте мне дружбу прочтите сначала все повести Белкина. Их надо изучать и изучать каждому писателю. Я на днях это сделал и не могу вам передать того благодетельного влияния, которое имело на меня это чтение.Изучение это чем важно? Область поэзии бесконечна, как жизнь; но все предметы поэзии предвечно распределены по известной иерархии и смешение низших с высшими, или принятие низшего за высший есть один из главных камней преткновения. У великих поэтов, у Пушкина, эта гармоническая правильность распределения предметов доведена до совершенства. Я знаю, что анализировать этого нельзя, но это чувствуется и усваивается. Чтение даровитых, но негармонических писателей (то же музыка, живопись) раздражает и как будто поощряет к работе и расширяет область; но это ошибочно; а чтение Гомера, Пушкина сжимает область и, если возбуждает к работе, то безошибочно» (62, 22).
Через месяц, 11 мая, Толстой, отказавшийся от замысла писать роман из эпохи Петра, находясь в состоянии, которое он называл «энергией заблуждения» (вдохновенного творчества, как у Пушкина: «и забываю мир и в сладкой тишине я сладко усыплен моим воображеньем»), сообщал другу и редактору его произведений Н. Н. Страхову:
«Я пишу роман, не имеющий ничего общего с Петром I. Пишу уже больше месяца и начерно кончил. Роман этот именно роман, первый в моей жизни, очень взял меня за душу, я им увлечен весь и, несмотря на то, философские вопросы нынешнюю весну сильно занимают меня. В письме, которое я не послал вам, я писал об этом романе и о том, как он пришел мне невольно и благодаря божественному Пушкину, которого я случайно взял в руки и с новым восторгом перечел всего. Еще я занимаюсь поправкой Войны и мир. Исключаю все рассуждения и французское и ужасно желал бы вашего совета. Можно ли прислать вам на просмотр, когда я кончу?» (62, 25)