Толстой оказался скуп на похвалы в адрес романа Пушкина «Евгений Онегин».
В трактате «Что такое искусство?» (18971898) он, одержимый идеей религиозно-возвышенного просвещения, не счел возможным в один ряд поставить произведения поэта с образцами подлинно религиозного искусства.
«Если бы от меня, писал он, потребовали указать в новом искусстве на образцы по каждому из этих родов искусства, то как на образцы высшего, вытекающего из любви к Богу и ближнему, религиозного искусства, в области словесности я указал бы на Разбойников Шиллера; из новейших на Les pauvres gens V. Hugo и его Misérables , на повести, рассказы, романы Диккенса: Tale of two cities, Chimes и др., на Хижину дяди Тома, на Достоевского, преимущественно его Мертвый дом, на Адам Вид Джоржа Эллиота» (30, 160).
Пушкина он отнес ко второй группе мастеров истинного слова, к тем, кто создает
«искусство, передающее самые простые житейские чувства, такие, которые доступны всем людям всего мира, искусство всемирное» (30, 159).«Так, например, наш Пушкин пишет свои мелкие стихотворения, Евгения Онегина, Цыган, свои повести, и это всё разного достоинства произведения, но всё произведения истинного искусства» (30, 124).
20 января 1905 г.Л. Н. Толстой: «Дочь Карамзина рассказывала мне, что она слышала от Пушкина: Моя Татьяна поразила меня, она отказала Онегину. Я этого совсем не ожидал. Пушкин создал ее и создал ее такой, что она не могла поступить иначе. У Горького же герои поступают так, как он предписал им. У Горького нет ни одного доброго лица, у Чехова их пропасть (дети), также у Диккенса, Гюго У Горького не чувствуется доброты, нежности» (Толстой встречался с Е. Н. Карамзиной весной 1857 г. в Кларане (Швейцария). В.Р.; Маковицкий, кн. 1. С. 143).
14 февраля 1905 г.
При корреспонденте Анри Вогюэ, сыне Эжена Вогюэ французского писателя и историка литературы, заговорили о стихах.
«Я вообще не люблю стихов, сказал Л. Н. Стихи должны быть очень хороши. Нельзя в них чувствовать la facture, подыскивание рифм Тютчев, Пушкин, Лермонтов одинаково большие поэты. У Пушкина слабы его большие вещи (Л. Н. назвал две, но я не запомнил), Онегин хорошо, небольшие стихи хорошо. У Лермонтова Демон слабо. Потом падение: Фет, Майков, Полонский, Апухтин, потом декаденты» (Маковицкий, кн. 1. С. 176).
11 июня 1906 г.
«За обедом Л. Н. с Софьей Александровной (Стахович. В.Р.), между прочим о ее племяннице Евгении, которая социал-демократка, сказал:
Блажен, кто смолоду был молод, наслаждался природой; интерес к политике говорит, что не молод» (выделенные мною слова цитата из «Евгения Онегина». В.Р.; Маковицкий, кн. 2. С. 160).
2 июня 1908 г.
«Цертелев сказал, что пишет и стихи, и хвалил поэта Голенищева-Кутузова, его Рассвет, написанный лет тридцать тому назад. Критик нашел возразить Рассвету только то, что это подражание Евгению Онегину.
Л. Н.: А как легко читается, как Евгений Онегин?
Цертелев: Да.
Л. Н.: Тогда то, что подражание, ничего. Евгений Онегин единственное из стихотворений, где усилия стихотворства не чувствуется. Я все боюсь, что это борьба, которая тогда была между классицизмом и романтизмом (классики отрицали романтизм); я все боюсь, чтобы я теперь у молодых (Андреева, Горького) чего не просмотрел» (Маковицкий, кн. 3, с. 103).
8 июня 1908 г.
«Л. Н. вечером слаб, читал Пушкина» (Маковицкий, кн. 3. С. 110).
В тот же день, 8 июня 1908 г., Н. Н. Гусев, личный секретарь Толстого, записал в своем «дневнике»: «За обедом Лев Николаевич сказал:
Я сегодня был слаб, не мог заснуть и все время читал никто не догадается, что Евгения Онегина! И всем советую его перечесть. Удивительное мастерство двумя-тремя штрихами обрисовать особенности быта того времени. Не говорю уже о таких chef doeuvrax (шедеврах. В.Р.), как письмо Татьяны
Как-то недавно Лев Николаевич сказал, что лучше всего у Пушкина его проза» .
27 ноября 1908 г.
«Софья Андреевна вставила, что Л. Н. не любит стихов, а сам в последнее время все лучшие стихи Пушкина, всего Онегина прочел.
Л. Н.: У Пушкина стих лучше, чем у других проза. Только Пушкин может. Никакого усилия в стихах не чувствуется» (Маковицкий, кн. 3. С. 258).
С прозой Пушкина у Толстого сложились особые отношения.
В 1854 г., читая «Капитанскую дочку», он записал в своем дневнике: «проза Пушкина гола как-то», однако в 1873 г., став общепризнанным метром русской литературы, создавшим ряд блистательных произведений, в том числе
«Войну и мир», он резко изменил свое отношение к прозаическому творчеству Пушкина и перечитал не только законченные его произведения, но и наброски к незавершенным замыслам.
В 1856 г., перечитывая прозу Пушкина, Толстой в 5-м томе анненского издания сделал несколько пометок. Их немного, но они весьма примечательны.
В «Повестях Белкина» одна пометка. Толстой обозначил страницу двойным загнутым уголком, свойственным только его манере. Она содержит в себе тот фрагмент текста повести «Метель», в котором воссоздан самый трагический момент из жизни Марьи Гавриловны и ее родителей: после того, как из-за разыгравшейся метели свершилась роковая ошибка венчания, Маша вынуждена была скрывать произошедшее от родителей, впала в отчаяние, тяжело заболела, вызвав в родителях страх за ее жизнь. Горе принесло не только страдание окружающим, но и нравственное прозрение всем тем, кто любил Марью Гавриловну: