Почему именно эту строчку подчеркнул Толстой? Потому что знал над собой власть красоты мира Божьего и любил оставаться наедине с природой. Тогда наступали минуты раскаяния и после него очищения. Именно в такой ситуации оказался Евгений. Не надменный убийца, мститель за поруганную честь, а убийца по прихоти светских условностей, никчемных обид, необузданного высокомерия. Именно там, в уединении лесов и нив, произошло осознание содеянного убийства, и эти муки повторялись каждый день. Он и в путешествие отправился лишь потому, что это был единственный способ избавиться от тягостных воспоминаний. Замечу, что вскоре после разрыва с Валерией Арсеньевой Толстой отправился в полугодичное путешествие по Европе. Но от себя и там не сумел спрятаться. Вскоре мир предстал перед ним «бесконечным океаном добра и зла», а человек «жалким червяком» в этой бездне («Люцерн» и письма этого периода жизни).
Две строфы из двух глав шестая и восьмая напоминают о весне жизни. В одном случае она предстает как ушедшая, но не безвозвратная молодость, в другом как пробуждение новых сил в душе любящего человека.
(слово младость Пушкин выделил курсивом. В.Р.; IV, 146)
Пушкину «скоро тридцать лет», и Льву Николаевичу тоже «скоро тридцать лет». Их обоих волновала мысль о женитьбе и семейном счастье. Оба познали суть столкновения мечты с реальностью. Толстой подчеркнул в «Евгении Онегине» четыре строки, как это сделал для себя ранее, когда читал второй том стихотворений Пушкина (см. «Пробуждение»). Но как различно было продолжение строк «Мечты, мечты, Где ваша сладость?» в 1816 г.: тогда всё свелось к вопросу «Где ты, где ты, Ночная радость?» (II, 142), теперь же на весах событий лежал смысл дальнейшей жизни.
Толстой с детства и до глубокой старости любил весну. Она вызывала в нем прилив творчества, «энергию заблуждения», как он говаривал. Ее образами и вызываемыми ею настроениями наполнены его произведения, дневники, письма.
Чувство весеннего обновления, точнее весенних перемен, не покидало поэта в пору написания этих строк. Весна пора любви была ожидаема Пушкиным и вскоре пришла: любовь к Натали, детям, вдохновенная проза, моцартианское восприятие жизни и даже грусть особенная, не тяжелая темная тучка, а светлый луч несказанной печали.
И все же Пушкин, в отличие от Толстого, больше любил осень, и ее описание в «Евгении Онегине» стало вершиной русской пейзажной поэзии. Скромная и правдивая красота, без напыщенности, излишней метафоризации и в то же время одухотворенная и необычайно зримая, полная динамики и таинственности, поражающая не обыденностью, а точностью деталей жизни самой природы. Толстой целиком отчеркнул две с половиной строфы, в которых столь естественно и органично был воссоздан переход от золотой осени к ее позднему, предзимнему периоду.
Переходные состояния природы, ее извечный круговорот, запечатленный Пушкиным в деталях земного существования русской деревни, был созвучен сельскому жителю, которым являлся Толстой.