Пушкин за работой. 1936
Рисунок Н. П. Ульянова. Всероссийский музей А. С. Пушкина
Иначе Толстой относился к стихотворениям поэта. Он знал, видимо, многие наизусть, как раннего, так и позднего периода, и нередко прибегал к цитированию тех или иных стихотворений:
«Брожу ли я вдоль улиц шумных» (1829; см. т. 26, с. 584 и т. 52, с. 94), «В крови горит огонь желанья» (1825; 30, 320), «Воевода» (1833; 60, 303), «Воспоминание» (1828; 18, 43, и 34, 346, и 60, 452), «Герой» (1830; 15, 52), «Демон» (1823; 66, 273), «Для берегов отчизны дальней» (1830; 5, 173 и 54, 13), «Зимняя дорога» (1826; 8, 289), «Из Анакреона» (1835, 18, 40 и 63), К *** («Я помню чудное мгновенье» 1825; 8, 114), «К морю» (1824; 357, 433), «Князю Дондукову-Корсакову» (1835; 60, 377), «Мадонна» (1830; 60, 260), «Наполеон» (1821; 34, 357 и 66, 67), «Песни западных славян» (1834; 47, 10), Романс «Под вечер осенью ненастной» (1814; 33, 14 и 16), «Послушай, дедушка, мне каждый раз» (1818; 48, 344), «Поэт» (1827; 58, 461), «Поэту» (1830; 47, 161), «Признание» (1826; 61, 261), «Родословная моего героя» (1836; 61, 277), «Чернь» (Поэт и толпа 1829; 5, 294), «Я памятник себе воздвиг нерукотворный» (1836; 27, 231 и 61, 350).
Но, думаю, в Толстом навсегда сохранилась немеркнущая с юности любовь к «Евгению Онегину». В Списке книг, произведших на писателя особое впечатление, роман в стихах стоит в разделе «с 14-ти до 20-ти лет». Если стихи Пушкина, включая «Наполеона», произвели на него «большое впечатление» до 14-ти лет, то «Евгения Онегина» юный Толстой наделил оценкой «очень большое».
Читая пушкинский роман в возрасте 28 лет, Толстой на страницах анненского издания (4-й том) отметил места, которые были созвучны его настроению этого периода жизни. Пометки можно разделить на две группы. Первая из них связана с главными героями романа и образом автора в нем. Вторая это как развернутые описания природы, так и небольшие пейзажные зарисовки, очаровавшие Толстого изобразительной пластикой, детализацией картин мира.
Безусловно, Толстой сосредоточил свое внимание прежде всего на образе Онегина, которому посвящена первая глава. Раньше каждый школьник мог составить полный портрет героя. Основой для раздумий был не только роман, но и блестящие статьи Белинского о нем. Толстой познакомился с ними спустя полгода после перечитывания «Евгения Онегина» летом 1856 г. и пришел в восторг от них.
Из Дневника Л. Н. Толстого
2 января. 1857. [Петербург] «Утром читал Белинского, и он начинает мне нравиться». 3 января. «Очень поздно встал, прочел прелестную статью о Пушкине». 4 января. «Статья о Пушкине чудо. Я только теперь понял Пушкина. Обедал у Боткина с одним Панаевым, он читал мне Пушкина» (47, 108).
Так, в IV строфе первой главы ногтевой пометкой он подчеркнул вторую часть в пушкинском тексте «Он по-французски совершенноМог изъясняться и писал» (IV, 7). Ему это было близко не только потому, что в совершенстве знал французский, но и потому, что это было одно из главных условий в кодексе человека комильфо. Собственно, в строфе отмечены те особенности, которые были важны для юного Толстого и героя его повести «Юность». Одним из первых ударов по желанию подражать идеалу комильфо был разговор Толстого с самим собой перед зеркалом, когда, глядя в него, он понял, что внешность его далека от аристократического стандарта.
Другая ногтевая пометка представляет собой отчерк перед ХI строфой первой главы:
«Прочел Дон Жуана Пушкина, писал он в своем дневнике 3 июня 1856 г. Восхитительно. Правда и сила, мною никогда не предвиденная в Пушкине» (47, 77).
И этот восторг оттого, что сам Толстой, натура страстная, темпераментная, был в то же время застенчивым молодым человеком, с комплексом уязвимости, о причинах которой он поведал так замечательно в повести «Детство», вложив свои переживания в уста Николеньки Иртеньева:
«Я очень хорошо помню, как раз за обедом мне было тогда шесть лет говорили о моей наружности, как maman старалась найти что-нибудь хорошее в моем лице, говорила, что у меня умные глаза, приятная улыбка, и, наконец, уступая доводам отца и очевидности, принуждена была сознаться, что я дурен; и потом, когда я благодарил ее за обед, потрепала меня по щеке и сказала: Ты это знай, Николенька, что за твое лицо тебя никто не будет любить; поэтому ты должен стараться быть умным и добрым мальчиком. Эти слова не только убедили меня в том, что я не красавец, но еще и в том, что я непременно буду добрым и умным мальчиком. Несмотря на это, на меня часто находили минуты отчаяния: я воображал, что нет счастия на земле для человека с таким широким носом, толстыми губами и маленькими серыми глазами, как я; я просил Бога сделать чудо превратить меня в красавца, и все, что имел в настоящем, все, что мог иметь в будущем, я все отдал бы за красивое лицо» (1, 53).