меня, вероятно, оценит,
законопослушной тряпкой
зеленого он ожидает.
Пиво меня не взяло,
окосевшей я не являюсь,
заиграй под боком гармонь,
в пляс я, конечно, не кинусь.
Не Маруся я из села,
авторитетный институт когда-то закончила.
Пошел!
Я за ним, мне же туда и надо,
приставать я, видимо, не решусь,
скромность у меня не отбита.
Он одинок и он жаждет!
А я не ошибаюсь,
не к обожаемой жене
в возбуждающих меня сумерках
он идет?
Мне бы за ним не гнаться,
расслабляюще покурить,
вдыхаемый и выдыхаемый дым.
Приятно, как в детстве!
Подхвати меня, незнакомец,
к себе в пустующую квартиру
на могучих руках унеси!
Бог с тобой, двигай, куда двигаешь,
с моего позволения.
Вечер, пожалуй, испорчен.
Не сдавайся, выпей водки,
к уговаривающему меня голосу
я не прислушаюсь.
Отрубиться где-то вовне?
Под серым открытым небом?
Замолчи, не предлагай, я не девочка,
чтобы под фонарем
в лучшем из вариантов валяться.
В шестнадцать пожалуйста,
погуляв на собственное шестнадцатилетие,
уличную невесомость
и последовавшее падение
я в Сокольниках испытала.
От покушавшихся на мою невинность мужчин
Вселенной вздумалось меня уберечь.
Потеря случилось позже,
с перебирающим гитарные струны
хмырем,
лысеющий косноязычный Георгий
огорчение, признаться, мне не доставил.
Кто кого еще использовал,
я ему едва не сказала.
Исполняемый им романс
меня не увлек,
да повесь ты гитару обратно,
с языка буквально срывалось,
в семнадцать, я посчитала, пора.
Подвернулся Георгий буду с Георгием,
о презервативе он позаботился
и молодец.
В поцелуе на прощание не нуждаюсь,
за гитару, поимев меня, схватишься
об голову тебе ее разобью,
со взрослым мужчиной планировала
и мне удалось.
Прекрасные воспоминания от времени не портятся,
делают существование слаще,
к Георгию я в моей памяти нейтрально,
вспомню не ужаснусь.
Разбит ли он сейчас параличом,
сведениями не обладаю,
в Интернете его не ищу,
произошло и прошло.
Скептическое отношение к любви
на меня наложило?
Любви я неуемно желаю,
живу сугубо ради любви!
Перед сном меня тянет поесть,
на голодный желудок сновидения обычно
кошмарные,
очень крупное яблоко.
Не соседке, а мне
между ног его впихивают,
на допотопном пиратском судне
наедине я с судьбой.
Мною занимается капитан.
Кастрат с парализующими мою волю
глазами!
Я не кричала,
выносила в молчании,
корабль назывался «Бесчувствие».
Грядет ли оно, не отвечу,
знаний о моем будущем
у меня с кишечную палочку,
она, мне известно,
небольшая.
Лед не сбили, я на нем поскользнулась,
за счет чего сумела удержать равновесие,
в церкви мне бы без утайки
поведали.
Господь!
К тебе, грешнице, Он с заботой!
До показавшегося храма дойду,
не закрыто погреюсь,
с проповедями ко мне бы не лезть,
загоняющих меня в рамки
я бесцеремонно отпихиваю.
2
3«ЗАПОИ»,4Чесавший пухлую щеку Ливанов.
Воспоминание о тебе я припрячу,
в первом ряду делать ему,
прости меня, нечего,
Иннокентия Анненского, придя из больницы,
дома я почитала.
«Темную выбери ночь
и в поле, безлюдном и голом,
в мрак окунись».
Изумительное у меня настроение,
выпить абсолютно не тянет!
Вселенная не подведет,
кость с остатками мяса подкинет,
тем же вечером я гуляла
на Воробьевых горах,
где забавный паренек
из калифорнийского Эль-Сентро
ко мне некогда подошел.
По крови он русский,
вырос в США,
на исторической родине никогда не был
и, наконец, отважился
наведаться.
В Москве он живет в отеле,
куда он не преминул меня пригласить.
Не сразу, некоторые достопримечательности
мне ему пришлось показать,
на здание МГУ он взглянул,
засмеялся,
коротким советским небоскребом
его обозвал.
Ранее он без намека на иронию
поинтересовался, можно ли купаться
в Москве-реке,
и мой ответ, что нельзя,
принял, не копаясь,
не детализируя,
держался он по-американски приподнято,
но чувства у него, от меня не укрылось,
рассеянные,
о перелете через океан он, вероятно,
слегка сожалел,
меня лет на пять он моложе
и приблизительно втрое шире в плечах.
Тарзан, про него я подумал.
А я его обезьяна?
Обезьяна, знающая, что и когда
ей надо,
использующая увиденный банан
то для еды, то в качестве дилдо,
распоряжаться моим телом
подглядывающему за мной иезуиту
меня бы не учить,
тем паче проводить поучение,
параллельно со мной мастурбируя.
Отвернись! он бы крикнул.
Вам бы, отец, вашего девиза стыдится.
«К вящей славе божьей!».
Хватит вам туземцев дурить,
выметайтесь, отец, из джунглей.
Родриго ли вы,
Паскуале,
отцом Эдуардо я буду вас называть.
Воображаемыми женщинами
владели вы многократно,
а с обыкновенной,
нередко сомнительно пахнущей,
вы, отец Эдуардо, ложе делили?
Отец Эдуардо бы не лукавил,
юношеская любовь к Беренгарии из Овьедо
в плане соития обернулась ничем,
что же до здешних полуодетых чертовок,
священника они чтят,
от совершения греха, отпихивая и лягая,
уберегают.
Для посвящения в давно изводящую меня
тайну вам бы, неописуемо чудесная донна,
мня уступить!
Под предлогом проводницы
в кажущийся ему восхитительным мир
отцу Эдуардо я могу и отдаться.
Подтянув его внешность до актера Бардема,
на собранное им возвышение
из душистой травы
возлягу с ним я охотно,
при корявом обращении
потерплю,
мой приятель из Калифорнии
в технической стороне близости с женщиной,
мне верится, смыслит.
Отель у него на «Маяковской»,
до отеля он предлагает мне на такси,
дурочкой,
предпочитающей трястись на метро,
я перед Ленни не выставлюсь,
не от Леонида ли его Ленни,
попозже спрошу,
таксист нам, разумеется,
попался из Средней Азии,
нашу идиотскую попсу, спасибо ему, не врубил,
под его непонятную нам ругань по телефону
к отелю мы подкатили.
А выпивка в номере есть?
у Ленни осведомилась я без смущения.
Он закивал,
привезенный из Америки виски
непочатый у него чемодане,
акцент у торопящегося завалить меня Ленни,
если серьезно,
заметный.
Смысл произносимых им слов
частично теряется,
произвести утонченную работу
на последней стадии моего совращения
будет ему нелегко,
меня же, как назло,
длинные поэтические фразы
послушать тянет.
Пол-литровая!
Скука, а не бутылка,
жалкий, никуда не годный объем.
Водка пожалуйста, но крепкие
зарубежные напитки
лишь в литровой таре
я позитивно воспринимаю,
более мелкий размер все равно,
что крошечный член
взамен предполагавшегося огромного.
Жажду поэтической прелюдии
Ленни не утолит,
бутылка у Ленни убогая,
уходить, не занявшись сексом
нарываться на последующую печаль,
и хоть руку Ленни с моей груди
я снимаю,
от ворот поворот я ему не даю,
разойтись со временем думаю,
в кого же у него столь широкие плечи,
я у Ленни спросила.
В дедушку Виктора,
сквозь зубы он прошипел.
Обломала я Ленни, за такси он зря заплатил!
Ход его мыслей мне неизвестен,
возможно, похоть вперемешку с чем-то высоким
у него по отношению ко мне,
дедушка Виктор, в продолжении он сказал,
в Штаты не вырвался,
не дожив до шестидесяти,
в Ангарске скончался.
Мой отец нас увез,
на земле свободных людей
сориентировался и пробился;
говорит Ленни складно,
но сквозь акцент мне приходилось
проламываться,
мозги неприятно сушить,
бутылку мы, естественно, откупорили
и Ленни, закидывая шот за шотом,
пьянеет,
к существующей проблеме коммуникации
добавляет заплетающийся язык,
обо мне, похоже, он забывает.
Налоги, серфинг, дедушка Виктор,
к лифту, мне представляется,
пора мне идти,
секс с окосевшим Ленни
ну никак мне радости не доставит.
С мужиками, не умеющими пить,
чересчур часто мы, женщины,
сталкиваемся,
а через поколение держащим удар девушкам,
помимо таких же девушек,
категорически не с кем будет посидеть,
побеседовать,
обсудить вопросы текущей политики
или создать базу для залезания
в маячащую и исчезающую постель,