В той стороне, куда уехали незнакомки, возвышались голые разномастные деревья, из-за которых торчали какие-то старые здания. Их было немного, в отличие от противоположной стороны, где безлюдные дома с оторванными крышами и сметенными верхними этажами напоминали постъядерный пейзаж из «Сталкера».
Сталкер? Герман безуспешно попытался вспомнить, что это или кто.
Вдали виднелись какие-то башни, перекошенные антенны, покосившиеся столбы. А как насмешка над тлеющей жизнью между мертвым городом и Германом кирпичный низенький забор, соединенный металлической аркой без ворот и вывеской «Добро пожаловать!» Вдоль забора кучки кирпичных осколков и битого стекла. А рядом поваленный проржавевший микроавтобус, на капоте которого кто-то выцарапал: «Северяне лохи».
Вот черт! Вокруг меня хаос, а я спокоен, как танк! Идти-то куда?
Герман понял, что вспоминать и понимать что-то бесполезно, если даже слово «танк» для него загадка. «Само придет» решил он и, пошатываясь, стал подниматься на насыпь. Вдруг сбоку, в кирпичах, что-то хрустнуло. Герман застыл вполоборота, мысленно рассчитывая расстояние до забора и автобуса. Метров 2530. Он не знал, что делать, но руки опередили разум: он резко выхватил арбалет, молниеносно справился с тетивой и стрелой и, рывком повернувшись на звук, спустил курок. Даже не целясь! За горсткой кирпичей что-то жалобно пискнуло. Герман приблизился к забору и увидел, как в предсмертных конвульсиях бьется громадная крыса, пришпиленная стрелой к старому кожаному ботинку.
Одуреть! удивился Лучник, разглядывая чертову тварь; он не знал, чему больше удивляться то ли столь меткому выстрелу и быстрой реакции, то ли неимоверным размерам убитого грызуна. Неужто радиация?
Впрочем, едва ли. Незнакомки, да и сам Герман, вроде как признаков мутации не имели. Две руки, две ноги, уши, нос. Он пощупал себя между ног и улыбнулся все на месте! Он вспомнил про жестянку с кофе, книгу, подаренную ему Кочегаром. Кто такой Кочегар? Неужели возвращается память? Герман попытался вспомнить что-то еще, но тщетно мысли путались между девушками, дрезиной и теплом рук Алины. Герман без лишних эмоций стряхнул со стрелы крысу, придавил ее большим камнем и двинулся обратно к потухшему костру.
Уже с рюкзаком он, наконец, взобрался на насыпь и обомлел. Там, за железной дорогой и порушенными постройками, открывался удивительный и одновременно чудовищный вид. Как ребенок, только познающий мир, Герман выронил из рук арбалет и рюкзак, попятился назад и чуть было не споткнулся о камень. Перед ним бешено несла небольшие льдины широкая река, имени которой он не знал. Образуя пенистые волны у берега, река издавала дикие звуки и напоминала живое раненое существо. Над рекой слева и справа возвышались разорванные пополам мосты, а на другом берегу, казалось, поселилась сама смерть. Там, среди корявых деревьев, громоздились черные высотки. И все бы ничего, да вот только все они были мертвы, будто после бомбежки. Разрушенные здания свидетельствовали о том, что случилось нечто невообразимое, неподвластное уму и сердцу, а взошедшее над всем этим кошмаром солнце скорее подчеркивало всю нелепость пейзажа, чем радовало глаз. Герман прищурился действительно, где-то вдали на том берегу стоял столб дыма, такой же неподвижный и безжизненный, как и забытые богом многоэтажки.
Вау, выдохнул Герман и опустился на рельсы. Я в аду?
В той стороне, куда уехали незнакомки, виднелась табличка с надписью «Станция Березова ща». Герман взял рюкзак, высыпал содержимое прямо на щебенку и, присев, осмотрел пожитки: жестянка (гремит еще!), зеркальце, засохший ломоть хлеба, консервная банка «Завтрак туриста» и книга. Потрепанный томик какого-то Мандельштама. Герман открыл книгу на странице, заложенной сухим кленовым листом и, прежде чем погрузиться в сон, прочел:
«Дорогой Корней Иванович!
Я обращаюсь к вам с весьма серьезной для меня просьбой: не могли бы прислать мне сколько-нибудь денег. Я больше ничего не могу сделать, кроме как обратиться за помощью к людям, которые не хотят, чтобы я физически погиб.
То, что со мной делается, дольше продолжаться не может. Ни у меня, ни у жены моей нет больше сил длить этот ужас. Больше того: созрело твердое решение все это любыми средствами прекратить. Это не является «временным проживанием в Воронеже». Я тень. Меня нет. У меня есть только одно право -умереть. Ничего больше нет. Ни страны, ни людей. И когда я выхожу на улицу погулять в парк за Фридриха Энгельса и наблюдаю кормящих голубей старушек, когда я пытаюсь написать хоть две строчки стихов о них, у меня ровно ничего не выходит. Кроме слов: «Воронежа больше нет»
И Герман уснул. И приснился ему странный сон. Впрочем, возможно и раньше ему снились странные сны, но их он тоже не помнил. Да и к чему всё это, когда Воронежа больше нет
Глава 2. Den Druck. Первый сон Германа
Маленький черный мальчик подошел к Богу, такому же черному, как он сам, и спросил его, точно ли он тот, за которого выдает себя. Бог промолчал, лишь выпустив из загонов саранчу под музыку Марли. Клуб опийного дыма смешался с Млечным Путём, навсегда застряв в мироздании. Клуб одиноких сердец
Мальчик настойчиво повторил вопрос. Бог нелепо закашлялся, и треть земли покрылась трещинами. Марли смолк. Мальчик не унимался Бог мудро залаял и пометил территорию.
Это не выход, у них же есть Ной, засмеялся маленький мальчик, глядя на тонущий мир. И пламя не выход, и лёд, и желатин, и корона, и бады, и бдсм! Читали, знаем Выплывут!
Бог сжал кулаки, сквозь чёрные пальцы засочилась кровь. Но, чу! Бог изменился в лице: он с восторгом разжал ладони, взглянул на алые капли, снова сжал, разжал, сжал, разжал, сжал, разжал, сжал, разжал и велел Писарю написать то, чему еще не было слов.
Нет, закричал мальчик. Только не это! Смилуйся, Господи!
Но Бог уже не слушал его, изобретая den Druck. И потирал уже окровавленные руки, радуясь страшному творению своему. И сказал он, что это хорошо. А пока Писарь Божий мешал чернила, растягивая время и искажая пространство, маленький черный Бог подошел к мальчику, такому же черному, как он сам, и спросил его, точно ли он тот, за которого выдает себя.
Нет! закричал мальчик и превратился в Бога, чтобы отменить den Druck.
Но было ему уже не по силам. Он застонал, как старец, и кончился. И отдал Богу душу.
Нет Бога нет проблем, с нечеловеческой надеждой подумал маленький черный Бог и отправился искать другого
А был ли мальчик?
Глава 3. Парк культуры и отдыха имени Кагановича
Какой к черту мальчик!? Просыпаясь, Герман попытался склеить сон из осколков памяти, но память сама умоляла: склей лучше меня, зачем тебе этот никчемный дурацкий сон?! Сквозь волшебную дымку грёз послышались чьи-то голоса. Чувство тревоги потребовало: открой глаза, поднимись, возьми себя в руки. Мартовский холод окончательно отрезвил Германа. Он не спешил, он прислушивался, не открывая глаз, стараясь связать воедино каждое услышанное слово. И к черту мальчика!
Глянь, он там не сдох? раздался сиплый голос.
Если сдох, его скарб мой, второй голос принадлежал мужику помладше.
Послышались тяжелые шаги, и на Лучника обрушился отменный пинок. От резкой боли он окончательно очнулся, но не подал виду. Он не понимал, кто перед ним, он лежал как прежде, нелепо раскинув ноги. Он выжидал, не открывая глаз, что же будет дальше.
Ну, как он там? спросил Сиплый.
Кажется, сдох! ответил молодой.
Сдох!? Нам же яйца оторвут за него! Подумают, что это мы его Пульс проверь.
Зашелестела ткань, щелкнуло что-то металлическое. Лучник почувствовал несвежее дыхание рядом с собой. Потребовалась доля секунды, чтобы нащупать нож под тканью камуфляжа склонившегося над ним человека. Еще мгновенье, и Лучник стоял над обросшим детиной, а лезвие острого ножа, прижатое к горлу, готово было пронзить податливую плоть незнакомца.