6
Меланья не находила себе места. Она не стала завтракать, оделась и побежала в шинок. По пути встретила Марию, жену Семена Грибова. Та разговаривала с Глафирой, жаловалась на мужа-пьяницу. Глафира игривым певучим голосом успокаивала ее:
Да и черт с ними, пусть пьют, может, окочурятся быстрее. Я на своего после того, как увезли Еленку, рукой махнула.
Я вот решила к батюшке сходить, совета у него спросить, рассуждала Мария.
Давай сначала в шинок зайдем, может, там управу на них найдем, возмутилась Меланья. Что батюшку по пустякам беспокоить?
Ну, сходите, сходите, ехидно ухмыльнулась Глафира.
Женщины вдвоем отправились в шинок и стали упрашивать хозяина не продавать водку мужьям. Видя перед собой раскрасневшееся и расплывшееся в улыбке лицо Давида Карловича, Меланья не выдержала и закричала на него:
Пользуетесь слабостью мужика, гневите бога, продаете зелье, а что с нами будет, вас не тревожит!
Послушайте, женщины, поправляя на голове ермолку, ощерился хозяин, зачем вы кричите? Идите отсюда подобру-поздорову. Разве я силком их сюда тащу? Сами идут: видать, им здесь больше нравится, чем дома. Значит, плохо привечаете мужей своих.
Ну что, нашли управу? спросила, усмехаясь, Глафира, встретив Марию и Меланью, возвращавшихся из шинка. Им гроши нужны, а до людей им дела нет, хоть все пусть сдохнут.
7
В отчаянии побрели Меланья с Марией по пыльной улице в церковь.
Войдя в храм, они воспаленными от бессонных ночей глазами смотрели на иконы и молились.
Вслед за ними в церковь тихо вошла Авдотья, жена Еремея.
Как ты? тихо спросила у нее Меланья.
Авдотья подошла ближе. Голову ее покрывал серый платок, лицо было чернее ночи, худая спина сгорбилась. В синих глазах застыло страдание, она тихо заплакала. Успокоившись, перекрестилась на иконы:
Матерь Божья, заступница, помоги мне, спаси от позора, от бед, измучилась я со своим мужем.
Меланья, глядя на нее, завздыхала и перекрестилась.
Я увидела, что вы в церковь пошлепали, ну и решила за вами пойти. Надо спасать наших мужиков, неожиданно твердо произнесла Авдотья.
Как же мы их спасем?
А я и не знаю. Сейчас батюшку найдем. Пусть совет даст.
Отец Дионисий внимательно слушал прихожанок. Высокий, с большими серыми глазами и окладистой бородой, одетый в простенькую рясу, он каждым движением и взглядом выражал сочувствие этим женщинам. Он всегда был строг, сосредоточен, благородная седина придавала его облику нечто божественное.
До недавнего времени ничего худого про наших прихожан не слышал, а как все взбаламутили паны, тут и началось богохульство. Песнями меня вчера встретил твой благоверный на улице, обратился он к Меланье. Кому пост, а кому святки.
И не говорите, батюшка! она развела руками. Что мне с ним делать-то? Ума не приложу.
Может, вы их, батюшка, вразумите? взмолилась Авдотья. Чай они живые и бога боятся.
Если встречу, обязательно вразумлю. Да больно уж соблазн велик, пристально взглянул на нее батюшка. Со двора бы чего пропивать не стали. Тогда всему конец!
Мария молча опустила глаза, ей было стыдно признаваться, что ее муж уже опустился до такого состояния.
Век бы его не видала, запричитала Меланья. Хоть бы околел где-нибудь, прости господи!
Пустого не мели, отрезал отец Дионисий. Он все-таки муж тебе, а не чужой. Он не дурак, отец у него и братья люди известные, а водка она губит человека. Хоть и велик его грех перед Господом, но надо спасать его.
Правильно говорите, батюшка, согласно закивала Авдотья.
Да сколько же еще из-за него, паскудного, мне слезы проливать? Ничто ему, пьянице, ни в прок, ни в толк не идет, не унималась Меланья.
Помрачнел отец Дионисий, в задумчивости скребя пальцем бороду, не упреки и не жалобы хотел бы он услышать от прихожан.
А вот послушайте-ка меня, тихим, но твердым голосом произнес батюшка, обращаясь к женщинам. Вот что я вам скажу: сходите вы к голове казачьей общины и пожалуйтесь. Он ведь на ваших мужей управу в два счета найдет. Прикажет и выпорют антихристов. Правда, скажу я вам, некоторые сразу понимают, чего от них требуют, а других по нескольку раз порют, и все без толку. Вон Степана Гнатюка пан Миклашевский частенько порет, однако все зря: тот как пил, так и пьет. А вот Ханенко своих пьяниц жалует. Так что на своего Ерему ты, Авдотья, управу вряд ли найдешь.
Так чего ж их не жаловать, когда доход ему приносят, робко проговорила Мария.
Кому доход, а кому страдания! возмутилась Авдотья.
Я был против кабаков в нашем селе. Так они их подальше от церкви поставили. Завтра я обязательно поговорю с головой, предложу создать в нашем селе общество трезвости.
Это что такое? удивилась Меланья.
Это такое общество, в котором борются с пьянством. Только для его организации нужно общий сход собрать, который должен решить, как дальше жить в селе казакам и крестьянам.
С благословения батюшки Меланья, Мария и Авдотья пошли к дому головы, который жил неподалеку. Григорий Долгаль только запряг лошадь и собирался уже выехать из-за ограды.
Эй, Григорий Ефимыч, погодь-ка! крикнула издалека Меланья.
Услышав окрик, он остановился. Слез с телеги, поправил чересседельник, встречая нежданных гостей. В серой домотканой одежде, в соломенной шляпе, из-под которой виднелись седые волосы, невысокий, плечистый, с круглым лицом, он, широко улыбаясь, поздоровался.
Краснея и смущаясь, Меланья рассказала о выходках мужа:
Покос наполовину выкосили и бросили, чем скотину кормить зиму будем? Помоги, Григорий Ефимыч, найди управу на мужа.
И на моего тоже, поддакнула Мария. Пьет беспробудно, будто последний день живет, а дети, гляди, скоро милостыню просить пойдут. Неможно так дальше жить.
Слушая женщин, он то и дело гладил свою густую с проседью бороду, хмурил нависающие над серьезными глазами брови.
Чем дальше он их слушал, тем угрюмее и задумчивее становилось его лицо.
А-а, понятно, бабоньки, довели вас казачки, задумчиво проговорил Долгаль и, по-отечески улыбаясь женщинам, добавил:
Видите, бабоньки, он вытянул руку вверх, небо милое, и дождичек не капает, и рожь зацветает, и ветер по ней играет, поднимая ржаную пыльцу. Вон коровушка пасется на лугу, а рядом теленочек. Солнышко над дальним лесом, оно щедро греет землю, пашню и покосы. Все родное, и все мужицкой работы требует, уже с сенокосом заканчивать надо. Серпы зубрить пора, к жатве готовиться, пашня ждать не будет. А наши казачки в пьянство ударились, как будто больше и дел нет никаких. Я их тут давеча встречал, думал: ну, балуются, с кем не бывает.
Какое там балуются! перебила его Меланья. Совсем спиваются. Надо что-то делать, Григорий Ефимыч. Ты же у нас вроде как главнокомандующий.
Долгаль засмеялся в свои густые усы, распушившиеся в стороны. Ему было лестно слушать от женщин такие слова. Он вдруг размяк от их ласковых речей и присел на телегу.
Ну Ефим, ну Семен! Что же вы творите? стал сокрушаться он, потом встал, одернул холщовье по привычке, будто был в казачьей форме, и твердо сказал: А вы, бабы, не плачьте, не одни вы такие, ко мне и другие приходили. Я тут решил, что пора общий сход собрать да всех нерадивых выпороть как следует, чтобы образумились и по кабакам перестали шастать. А вашим подлецам такого пропишу, что век меня помнить будут! разгорячился Долгаль.
Ой, правду гуторишь, Григорий Ефимыч, запричитала Меланья. Проучи уж их, проучи, а то совсем избаловались казаки.
Да и крестьяне от них не отстают, поддакнула Авдотья.
Давид Карлович, завидев Крутя, который вошел в шинок, поманил его к себе пальцем и увел за ширму.
Слушай меня, Ерема, зашептал он на ухо Крутю, говорят, скоро будут общий сход собирать.
Да слыхал я.
Так вот, подговори своих дружков, чтобы выступили в защиту шинков. Да и сам перечь всем, кто против, убеждай, что, дескать, нужны питейные заведения. Как, дескать, на Руси без них? А я уж постараюсь вас отблагодарить. Неделю гулять задаром будете. Понял?