Так и запишем, с угрозой проговорил Кузьмин, «гулял». Так и запишем. И возле дома пять по Весенней улице гулял, и на месте убийства гулял.
Послушайте, Филипп все же потерял самообладание, вы бы лучше местных наркоманов потрясли.
Вам что-то известно? насторожился Кузьмин.
Нет, твердо сказал Филипп.
Следователь прищурился и с минуту внимательно рассматривал доктора.
Вы мне врете, наконец произнес задумчиво, только я не могу понять, зачем? Мы ведь поймали тех наркоманов, со всеми уликами на кармане взяли. Филипп Алексеевич, зачем вы мне врете?
Поймали и хорошо. И чудненько. Я могу идти? Какие ко мне претензии?
За дачу ложных показаний предусмотрена уголовная ответственность согласно статье триста седьмой уголовного кодекса Российской Федерации.
Какой смысл мне вам врать? поежился Филипп.
Ну, не знаю. Например, вы знали о готовившемся преступлении
Откуда?
Например, вы его организатор.
Чего?! возмутился Филипп. Вы с ума сошли? Я организовал двух наркоманов на убийство и грабеж?
А откуда вы знаете, что их было двое, наркоманов? В глаза смотреть! во всю глотку заорал Кузьмин.
Филипп даже рукой заслонился. Той, что не перевязана была. «Когда-нибудь кончится этот тяжелый день?»
Что, день был тяжелый? сочувственно спросил следователь.
«Избец котенку, обреченно подумал доктор, у меня паранойя. Или еще хуже шизофрения: я думаю вслух и не замечаю этого. Раздвоение сознания!»
От следователя ничего нельзя скрыть. Я все равно докопаюсь, я упертый, упоротый даже, Кузьмин внимательно вглядывался в Филиппа, а тот вдруг нервно задрожал и попросил воды.
Благодарю, зубы Филиппа стучали о край стакана.
Ты пойми, мил человек, ласково заговорил Кузьмин, я ж к тебе со всей душой. Ты дочку мою спас. Представляешь, теща говорит на секунду отвлеклась, а малая уже внизу плачет. Это все ты, ты ее спас. Вот пострадал, здоровьем рисковал. Что ж, думаешь, я тебя обижу? Да не в жисть не обижу. Но у меня рефлекс. Профессиональный! Я должен до правды докопаться. И поверь, я докопаюсь! Сопротивляться бесполезно! А то вон, нервишки совсем расшатались у тебя. А тебе ведь еще лечить надо. Людей! Как будешь врачевать, когда самому медпомощь нужна?
Филипп чуть не плакал так ему себя стало жалко. Он вдруг почувствовал себя одиноким-одиноким, беспомощным и слабым, никчемным и скуксившимся.
И решился: рассказал все. И о сгоревших детях, которых увидела Агния Прохорова, и об убийстве, которое она предсказала, и, конечно, о той беде, которая должна была случиться, но не случилась на Весенней улице в зеленом доме. Выложил все. И даже не следил за реакцией Кузьмина. Просто говорил, говорил, опустив глаза. А когда посмотрел, наконец, на следователя понял: тот без усмешки его слушает внимательно и сочувственно.
Почему сразу все не рассказал?
Ты бы посчитал меня сумасшедшим, легко перешел на «ты» Филипп.
С какой стати? пожал плечами Марат.
С такой стати, что так не бывает, горячо заговорил Филипп, это все противоречит здравому смыслу и абсолютно антинаучно вот с какой стати.
Не знаю, чему вас там в медицинском учат, а жизнь меня научила: бывает абсолютно все. Все, понимаешь. И я уже ничему не удивляюсь.
И ты не считаешь меня сумасшедшим? недоверчиво спросил Филипп.
Ну, с придурью, конечно, интеллигентской, Марат изобразил роденовского мыслителя, это такие, знаешь, особенности, имеющие, наверное, отношение к психике, но
Дай мне слово: если ты вдруг увидишь, что я схожу с ума ты мне скажешь об этом. Сначала мне!
Ну, хорошо, скажу.
Обещаешь? И врачам меня не сдашь?
Не сдам. А ты сам себя вылечишь? Ну, если что?
Филипп судорожно стал припоминать, кто из психиатров сам себя лечил. Но на ум пришел только эксперимент Розенхана[9] и хирург, который на зимовке в Антарктиде самостоятельно удалил себе воспаленный аппендикс. И еще вспомнил, что при захоронении старателя материалистических рефлексов Ивана Михайловича Сеченова его мощи оказались не тронуты тленом. И это, несомненно, не соответствовало никакому материализму. Но тогда люди еще и до квантовой физики не додумались. И даже Павлов еще не ввел термин «Высшая нервная деятельность». Так что открытия Сеченова арифметика примитивная. С тех пор мир стал гораздо сложнее. Гораздо! Да, Бехтерев еще в психиатрической клинике лечился, дозанимался в студенчестве до галлюцинаций вот и лечился.
Я просто не знаю, что со всем этим делать, понимаешь? в отчаянии выкрикнул Филипп.
Да!
Точно? Понимаешь?
Да! Марат широко перекрестился. Вот тебе крест святой.
Филипп добрался до своей коморки уже за полночь. Отделение тихо спало, погруженное в тусклый дежурный свет.
Филипп сел к компьютеру, открыл письмо Аркадьева.
«Больная Овчинникова рассказывает о своих галлюцинациях спокойно. Галлюцинации стабильны, повторяющиеся, правдоподобные. Пациентка видит и последовательно, внятно излагает одни и те же картины. Чаще всего Овчинникова рассказывает о пустом городе, видимо, пораженном чумой. Видит врача, который прячет красный камень в цветочной горшке»
Филипп не верил своим глазам. Профессор Аркадьев беспристрастно описывал в истории болезни своей давней пациентки и сожженный скит в дремучем лесу, и старинный индийский заброшенный храм, и послевоенную Москву И красный камень.
Глава 4
Люда, ты бы пошла, вон, йогой занялась, из коридора доносились властные покрикивания тети Раи, призывающие тянуть шею выше, выше, ногу дальше, дальше, а Зоя уговаривала суицидную пациентку не смотреть на стену. Вставай давай. Не нарушай больничный порядок.
Пациентка упорно не хотела разговаривать. И вообще ничего не хотела ни йоги, ни еды, ни прогулок. Ни белого света.
Люд, что, такая уж любовь? А ты в курсе, что это только гормоны? Важная, конечно, в организме вещь, но, извини, травиться из-за них У тебя родители есть? Мозг находится в мире, а мир находится в мозгу. Кант сказал а не какой-нибудь хрен с горы! Я лекции Черниговской слушала на ютюбе о мозге. Ты знаешь такую? Это в смысле, что напридумаем себе в голове иллюзий, а потом не знаем, как с ними жить. Трезво надо на жизнь смотреть, трезво. Мозги-то мы тут тебе поправим, это точно, ты не волнуйся. У нас, знаешь, какой доктор хороший! У-у! Замечательный доктор.
Люда повернулась:
Да, хороший. Смешной.
Чего это смешной? насторожилась Зоя. Хороший! Тебе повезло. Он, знаешь, как с пациентами возится? Он вообще в больнице живет натурально. С утра до ночи лечит. Родители у тебя есть?
В другом городе. Мама. Она не знает. Людмила села, наконец, на кровать, пригубила чай из кружки.
И каша сегодня вкусная, Зоя пододвинула тарелку, ешь, пока не остыла. Тебе циничной надо стать всем им назло. Броню отрастить. Тогда уже влюбляйся на здоровье тебя уже ничего не проймет.
Я не смогу, вяло отмахнулась Люда.
Еще как сможешь! Это первое дело броня. И тогда посмотришь: все вокруг тебя скакать будут.
Зоя скрючила руки перед собой, как у зайчика, и заскакала по палате, высоко поднимая колени.
Люда рассмеялась.
Ну. Улыбалась Зоя. А ты говоришь. А то они твою слабину чуют и давят, и давить будут. А ты не поддавайся! Ты где учишься-работаешь?
На почте.
Не, на почте не престижно. Надо что-нибудь другое придумать. Ну, ничего. Мы твою жизнь здесь обмозгуем. Тетю Раю привлечем. Она у нас, знаешь, какая мудрая? Мудрейшая! И вот что я тебе скажу: самые циничные люди самые ранимые. Они потому и выбрали такой холодный путь для защиты. И раз ты такая чуть что травишься, у тебя другого выхода нет. Плевать на все и всех!
Я не смогу, прошептала Люда.
А выхода нет, нахмурила брови Зоя. Надо жить! Но жить по-умному.
Люда вдруг резко оттолкнула тарелку с кашей, которую, было, придвинула ближе.
А ты ведь не притворяешься. Ты ведь и правда циничная, и Люда опять легла на кровать и отвернулась к стене.