Жаль, что Гасси занят, герцогиня смотрела на Рене как смотрят на маленьких собачек с явным желанием взять на руки и хорошенечко потискать, палатку тебе поставили, но лучше в доме ночуй, барон, земля нынче холодная. Я выпить прикажу, ужин
Наверное, она решила ну, не один, так другой, этот тоже ничего
Благодарен за приглашение, Рене поклонился и продолжил с трагической серьёзностью, но доктор Бидлоу запретил мне пить. Могут повторно раскрыться сифилитические язвы.
Бюрен рассмеялся про себя: «Мистификатор! Ты же это выдумал!»
А Рене отступил, печальный и серьёзный, под привычным ему женским вожделеющим взглядом, невозможно красивый и увы! фатально недоступный. Наклонил голову мол, простите, что разочаровал, и серьги качнулись, заиграли, и в глазах заиграло пламя.
Ступай, барон, в палатку мой Бюрен тебя проводит. Хозяйка отыскала глазами Бюрена в его темном углу, прошипела: Ну и приятели у тебя, Яган. Иди, отведи его
Не может быть, чтобы у тебя и были язвы, не поверил Бюрен. Он смотрел на Рене, на его непривычно-чёрные волосы гладкие сверху, за ушами они вились уже крутыми колечками, словно цветы гиацинта. И серьги даже в темноте ловили какой-то свет, то ли лунный, то ли далёкого костра, и всё качались, мерцая.
Были бы язвы, я бы давно уже сидел с этими язвами у себя на мызе, ты же знаешь, чем я живу, ядовито усмехнулся Рене. Я просто не хотел с нею пить. Для тебя она служба, а мне довольно и моих московских чучел.
А со мною ты будешь пить? спросил Бюрен, он весь день представлял себе их предстоящий разговор, переворачивал его и так и эдак, и все-таки не знал, что получится у них дружба или ссора.
С тобой? Ты же знаешь, хоть яд, рассмеялся Рене, с тобой хоть яд Пойдем, бесстыдно напьёмся с твоими егерями и наделаем глупостей
Они подошли к костру огонь осветил Рене, в темном охотничьем он был совсем чёртик, изящный, злодейски красивый, или же чёрный херувим, с очень бледными, нежно-бескровными губами. И плащ вздрагивал на ветру за его плечами слабые, бессильные тёмные крылья
У костра остался всего один егерь, прочие разошлись, спать или свежевать туши. Егерь откупорил бутылку с той шотландской смертельной сивухой, Бюрен сделал глоток и предложил Рене. Тот расстелил свой плащ поверх ветвей и егерских лежанок и красиво уселся, подогнув под себя одну ногу, как это делают дети или королевские олени. Ботфорты были на нем те самые, бархатные, до бедер по моде столичных инвертов.
Почему твоя хозяйка звала тебя Яган? спросил Рене, делая из бутылки несколько осторожных, неумелых глотков. Кажется, он совсем не умел пить не только из горлышка, просто не умел пить.
Оттого, что полное мое имя Эрнст Иоганн, и сам бы я предпочел, чтобы меня звали вторым именем, первое мне не очень
Фигушки, для меня ты так и будешь всегда Эрик, фыркнул Рене, мой прекрасный месье Эрик
Иногда ты жестоко шутишь.
Этот «месье» был издёвкой, злой шуткой, в ядовитых традициях большого двора. Семейство Бюренов с давних времен приписывало себе родство с древним и гордым французским родом Биронов де Гонто, и папенька Бюрена подписывался «Карл Бирон», и сёстры его писались во фрейлинском реестре «Бироновы», и, собственно, сам Эрик Он понимал, умом, что это наивно и глупость, вот как Монц в нелепой гордыне именует себя «де Ла Кроа», а настоящий адмирал де Ла Кроа у себя в Ревеле злобно фырчит, отплевываясь от небывалого родственничка.
Я не шучу, по крайней мере сегодня, ответил Рене с нежданной серьёзностью, я знаю, кто ты. Вы и в самом деле родственники с маршалом Арманом. Вот Виллим Иванович, он выдумал свое родство с де Ла Кроа. А ты и твоя семья вы вправду цепляетесь веточками за большое бироновское дерево, хоть и у самого края. Вы зовётесь от замка Бирон, а не от саксонского городишки Бюрен. Я это знаю, Эрик Я прихожу по вечерам от метресс, отмываюсь в ванне и ночь напролёт рисую генеалогические деревья моих знакомых дворян, таково уж моё пристрастие. У меня уже целая папка таких деревьев и собственное, и Унгернов, и Врангелей, и Корфов, и твоё.
Покажешь?
Вот еще! Изволь разбираться в собственных веточках сам. Рене снова фыркнул, словно капризный кот. Ну, может, когда-нибудь когда мы станем достаточно близки Ты обещал мне гороскоп конечно, позабыл?
Отчего же. Бюрен вытянул из-за обшлага свернутый гороскоп. Он весь день таскал его с собой и чуть было не выбросил в печку, когда отчаялся ждать. Вот, читай. Только какая-то гиль получилась, если честно
Рене сделал из бутылки очередной глоток и развернул лист:
Асцендент во Льве, Плутон в восьмом доме Стеллиум в седьмом доме Расточительность, игра, склонность к авантюрам. Грациозность и изящество ты мне льстишь, Эрик Год двадцать пятый открывает кредит, что ж, спасибо. Так, год тридцатый год благовещения Ты прав, гиль редкостная куда мне, агностику, и вдруг благовещение. Любовь, взаимная любовь, игра, долги, неограниченный кредит спасибо, спасибо, маэстро. Сорок второй эшафот, смерть. Вот порадовал В расцвете лет
Читай дальше.
Еще не конец? Ага, вот дальше позор, скитания, утрата себя и сюрприз, сюрприз! ещё одна смерть, в году пятьдесят восьмом. Не так обидно это уже глубокая старость
И дальше.
Ты перестарался, Эрик Куда ещё но оно там есть. Скитания, утрата себя, взаимная любовь о боже, к кому, в такие-то годы! И ура, вот она, наконец-то! третья смерть, без даты, но всё равно, это уже мафусаиловы годы. Ты не астролог, Эрик, бросай это дело. Но одно недурно после каждой смерти я смогу являться к тебе весь в белом
Тебе пойдет белое.
Рене убрал гороскоп, куда-то под рубашку, как видно, к самому сердцу, и теперь смотрел на Бюрена, без прежней насмешки, внимательно и печально. Даже губы его, непривычно бледные на узком красивом лице, дрожали, как у готового расплакаться ребенка. Бедный чёрный херувим, отмывающий себя в ванне после тысячи любовных побед
Говорят, твоя жена продала тебя твоей хозяйке, и сразу после свадьбы, сказал вдруг Рене, не смущаясь присутствием у костра внимательного егеря. Не злись, Эрик. Я вовсе не хотел тебя обидеть. Мой брат он тоже меня продаёт, как девку в борделе, и я не смею ему отказывать Не злись, не злись пусть хоть что-то будет у нас с тобою общее.
Бюрен пригляделся к Рене его раскосые глаза стали пустые, словно круглое бархатное донышко шахматной фигурки. Он был пьян, постыдно и возмутительно. Сделал в точности, что пообещал напился и принялся делать глупости
Как ребёнок, как мальчишка Он совсем не умел пить, придурок Рене. Бюрен ещё терпел, когда этот фигляр принялся танцевать у костра народные шотландские танцы чтобы доказать, что он-то настоящий шотландец, а не врун и не подделка, как, например, де Монэ. Егерь смотрел на него словно на идиота, но бог с ним, с егерем Рене свалился, подвернул ногу, и Бюрену пришлось нести это недоразумение до палатки на плечах, словно подстреленного оленя. Рене при том брыкался, звякал браслетами и ругался на непонятном языке наверное, доказывал миру, что умеет не только танцевать, но и разговаривать по-шотландски.
Бюрен поставил в палатку фонарь и та озарилась изнутри, тепло и таинственно. Рене ему пришлось вносить, как новобрачную тот не мог ступить на ногу, то ли придуривался, то ли и вправду охромел. Бюрен устроил Рене на матрасе и по одному стащил с него щёгольские инвертские ботфорты:
Душу бы дьяволу продал за такие сапоги
Я и продал, ты ведь знаешь, как я живу.
Не кокетничай, все так хотят. Бюрен положил к себе на колени две его ноги, шёлковые, в отливающих влажной сталью чулках, и принялся их ощупывать в поисках перелома. Рене зашипел как кот, но вырываться не стал. У него были щиколотки как у других людей запястья, такие же тонкие. У тебя ничего не сломано, но всё-таки покажись в Москве Быдле, если не помрёшь к утру от похмелья. Бюрен бережно убрал его ноги со своих колен. Знаешь, Рене, ты совсем не умеешь пить.