Я уселся на
трон, хотя интронизацию еще не прошел, пропустим еще и обряд венчания на
власть. Это в других странах, более благополучных, коронацию приурочивают к
весне или к лету, а здесь нужно сразу, герцогство не может существовать без
властелина законного, утвержденного церковью. Здесь некоронованный — это
незаконный, безблагодатный и нелегитимный, которому подчиняться вовсе не
обязательно, далее совсем наоборот...
Отец Дитрих,
наскоро облачившись в празднично-парадные одежды, вышел из боковой двери, за
ним потянулись прибывшие с ним священники, все молодые, «юноши бледные со
взором горящим», настоящие подвижники даже по виду, как только отец Дитрих
ладит с такими фанатиками при их бросающейся в глаза бескомпромиссности. ..
Я ждал, сидя на
троне и не двигаясь. Альбрехт, ехидно улыбаясь, сообщил шепотом, двигая одной
стороной рта, что меня ждет обязательная подбитая горностаем мантия из золотой
парчи с вышитыми львами, жезл, бриллиантовая корона, а теперь добави
лись еще и знамя
Ламбертинии, меч Победы с уникальной рукоятью, сделанной лучшими ювелирами
герцогства, в навершии огромный рубин дивной чистоты, посмотрите, ваше
высочество, каким мрачным и победным огнем горит, и алмазная цепь с огромным
медальоном.
— Ничего, —
шепнул я, — вот возьму в руки и отыграюсь. На вас.
Серебряно
протрубили трубы, в зал вошли распорядители и знатоки церемониала.
Хор мальчиков
красивыми детскими голосами, чистыми и невинными, запел что-то церковное, явно
псалом, как мне сказали почтительно, сотый, вот уж не думал, что их столько и
что эта тягомотина — псалом, затем отец Дитрих взял с подноса корону с
бриллиантами.
Я с неприязнью
смотрел на это произведение искусства, с мужской точки зрения такое же
бесполезное, как накладные ногти у женщин или стрижка пуделя. Корона из
твердого золота и четырехсот сорока четырех камней, как мне сообщили шепотом,
весит пять фунтов, я некстати вспомнил, что из-за такой вот тяжести королева
Виктория и Эдуард VII отказались от таких вот «правильных», опасаясь за свои
шеи, их короновали обоих сильно облегченными, но у меня шея крепкая, да и
разгуливать в таком уборе не планирую...
Отец Дитрих
прочел вдохновенную проповедь, после чего приблизился ко мне сбоку с короной в
руках. Я смотрел прямо перед собой в зал, там около четырех тысяч человек,
половина из них — ламбертинские лорды и знатные люди, к голосу отца Дитриха
прислушивался слабо, все равно мне раскрывать рот пока нельзя, но когда он
заканчивал речь, я поднял руки, властно взял корону из его дрогнувших от
неожиданности пальцев и надел себе на голову.
В зале
прокатился говор, иные из моих лордов прячут улыбки, но гордо расправляют плечи,
мой жест говорит многое.
Отец Дитрих
опешил лишь на мгновение, но договорил ритуальную фразу так же торжественно и
тем же размеренным голосом, после чего перекрестился, а хор по знаку
церемониймейстера дружно грянул «Аллилуйя!».
Я дождался,
когда прозвучит последняя нота, красивая и торжественная, поднялся, красивым
жестом откинул горностаевый плащ за спину.
- Дорогие
друзья, — сказал я громко. — Когда говорю о друзьях, я включаю в их ряды и
ламбертинских лордов... как всех честных и достойных людей герцогства!.. Я
приготовил для вас щедрый подарок, которому вы будете рады, не сомневаюсь... Но
сперва закончим с церемонией.
Из толпы
собравшихся ламбертинцев вышел лорд, преклонил колено и сказал ясным голосом:
- Я, граф Дэниэл
Чарльз, лорд Кандорска и Святой Пустоши, приношу присягу верности принцу
Ричарду и клянусь соблюдать его интересы, как и свои! Да покарает меня Господь,
если я нарушу свое слово, да буду я окружен всеобщим презрением!
- Прекрасно
сказано, граф, — обронил я милостиво, — ваши слова говорят о вас как о человеке
чести и благородства.