На улице возникло странное чувство, что все вокруг переменилось. Это меня озадачило. Вроде бы все оставалось, как прежде. И все же, что-то было не так А потом вдруг до меня дошло: я больше не слышал мистера У. Его надоедливый голос потерялся среди других уличных голосов.
В кофейне мы пили белое вино с персиковым привкусом, смотрели музыкальный канал, задрав голову под потолок, хаяли всех исполнителей подряд.
Какие же они все уроды! фыркала Настя.
Да, но зато они в телевизоре, а мы нет, вяло возражал я ей.
В них есть что-то клоунское, скоморошье, что-то от цирка-шапито.
Клоуны-клоны пробормотал я.
И в тебе есть что-то от клоуна. Наверное, потому что слишком пытаешься понравиться она умела говорить гадости, мило улыбаясь, словно проверяя: насколько далеко я позволю ей зайти.
Понравиться? Ну, если только тебе и только чуть-чуть я шутливо сблизил большой и указательный палец правой руки, показывая, насколько я, хотел бы ей понравиться.
Я смотрел сквозь эту узкую щель между пальцами на ее припухшие губы, по которым она постоянно проводила кончиком языка (наверное, проверяя: не смазана ли помада). Она сказала, что ей надо припудрить носик. Когда она вставала, из-под джинсовых брючек сверкнула стразами очень узкая полоска черных трусиков.
Я понимал, что слишком тороплюсь и, скорее всего, все испорчу. Но я летел Я стал уговаривать ее пойти ко мне.
Тут совсем близко На пол каких-нибудь часика говорил я, думая про себя: «Идиот!»
Ты что же вознамерился меня трахнуть? насмешливо глядя на меня, спросила Настя.
Нет, только посмотреть новую комедию я окончательно смутился У меня не было даже телевизора в берлоге.
Ты и без комедии смешон, Саша, она который раз за вечер назвала меня чужим именем.
Не знаю, кто это было, да и не очень то мне и хотелось знать. Чтобы не путаться я предложил ей называть меня по фамилии.
Грибоедов задумчиво повторила за мной Настя, проводя кончиком языка по губам. Наверное, тебя в школе дразнили Грибником или Грибоедом. У тебя действительно есть что-то общее с грибами. Такой же мягкий, вяловатый, безвкусный
Так мы идем или нет? раздраженно спросил я, привставая с подушек.
Не торопись, глупенький она положила свою теплую, влажную ладонь на мою руку. Глаза у Насти были грустные, с поволокой.
Самое примечательное, что Настя все-таки согласилась пойти ко мне на фильм. Перед этим она украдкой взглянула на часики и наверно решила, что все-таки может себе позволить немного расслабиться.
Ну что ж веди меня, комедиант! шутливо произнесла она.
В общем, я так и не понял, почему она согласилась. Ведь упрашивал я ее так топорно, так неловко, что чем больше упрашивал, тем яснее осознавал, что она наверняка не согласится. И только из-за упрямства своего великого и продолжал упрашивать. Нет, это удивительно, почему она вот так вот быстро сдалась?
По дороге в берлогу я нес полную околесицу, совершенно отвязный бред. Я боялся, что если хоть на секунду остановлюсь, то Настя вдруг вспомнит о каком-нибудь важном, безотлагательном деле, развернется и уйдет Настя шла, обхватив себя руками, поеживаясь (было по-вечернему зябко, к тому же стало накрапывать) и задумчиво улыбаясь, смотрела себе под ноги. Она, кажется, совершенно меня не слушала. Во всяком случае, я ее несколько раз о чем-то спрашивал, стараясь завлечь в пучину моего бреда, и она невпопад отвечала. «Да, конечно» говорила она, или просто кивала. Между нами была какая-то недоговоренность, нервозное напряжение. Мы были похожи на двух злоумышленников, которые решились на преступление и теперь спешили, боясь передумать.
А в моем логове произошло вот что: меня растоптал гулкий, утробный голос. Звучал он до того глумливо, что всякое желание у меня пропало. Я, вымученно улыбаясь, смотрел на очаровательную Настю и с безысходной тоскою думал: зачем я ее сюда притащил! Может быть, наше пришествие в берлогу, громогласно озвученное глумом У, совпало для меня с протрезвлением. Так или иначе, но мне уже ничего не хотелось. А тут еще я стал опасаться, что Настя чего доброго решит остаться на ночь. А этого мне хотелось и того меньше.
А Настя ничего Она, кажется, не очень-то и расстроилась, что у меня нет ни DVD, ни телевизора, ни гитары, ни даже FM радио. В общем, ничего у меня не было. Все это ее даже позабавило. И, скорее всего, она ожидала нечто подобное. Удивил ее лишь масштаб моего вранья. Неприкрытая, так сказать, наглая ложь.
Придется тебе самому меня развлекать! всплеснув руками, сказала Настя и посмотрела на меня выжидающе, даже с вызовом.
Настя переменилась. Она стала капризной, взбалмошной. Она курила сигарету за сигаретой. Она требовала, чтобы я все время говорил, рассказывал ей «что-нибудь интересное». Потом перебивала меня с возгласом: «Ну и зануда же ты!» Я замолкал. Но через минуту она опять умоляла меня: «Только не молчи! Это невыносимо!» А еще через минуту она восклицала: «Ты невозможный человек!» и размахивала сигаретой, роняя пепел на палас, на себя, на подлокотник кресла. И при этом обворожительно улыбалась, продолжая испытывать меня на прочность. А я делал все, что Настя требовала: говорил, молчал, курил, разливал шампанское в бокалы, опять говорил, мысленно проклиная себя, ее, но особенно язвительного, ублюдочного У.
Казалось, что она специально хочет все испортить. Каждым своим жестом, действием, высказанной ко мне претензией она как будто бы говорила: вот видишь, я какая, со мной лучше не связываться! К тому же все больше давил, напрягал шумливый, грохочущий голос. «Зачем все это? растерянно спрашивал я себя. Зачем эта Настя, эта квартира? Что я здесь делаю? Что я здесь забыл?»
И вот я стараюсь себя пересилить. Я целую Настю в шею, которая пахнет ванилью, в мягкий сливочный живот, трогаю ее маленькие мячики-груди, прижимаю к себе ее удобные бедра. Обнимая и целуя, я пытаюсь воскресить ту, прежнюю Настю, которую видел в «Баскин Роббинс» за прилавком. Ту веселую, наивную Настю. И, несмотря на стылый голос из туалета и сигаретный запах, мне, кажется, удается восстановить мягкий, пастельный образ мороженщицы. Но тут все окончательно рушится. Настя отталкивает меня, я открываю глаза и натыкаюсь на ее недоуменный, обиженный взгляд. Я пытаюсь ее поцеловать, но она отворачивается, кривя губы.
Ты все время закрываешь глаза Я тебе безразлична.
Тем временем моя рука скользит по ее животу, вниз
Не надо, металлическим голосом произносит Настя и мотает головой.
Обескураженный, я валюсь на спину, заломив руки за голову.
Стыдоба какая! говорит Настя, растягивая слова. Она курит очередную сигарету, сбрасывая пепел в фужер, где на донышке плещется шампанское. Ты не знаешь, кто я и чем живу. И что самое неприятное, совершенно не хочешь знать. Я для тебя всего лишь кусок мяса, который случайно подвернулся. Почему все мужики такие
И тут же Настя начинает рассказывать о своем прежнем муже, тем самым, добивая меня.
Его звали Александр. Полный, кудрявый молодой человек с бакенбардами. Очень живой, душевный, все время шутил
Он торговал свежемороженой рыбой. Мечтал накопить денег, эмигрировать на Мальдивы, купить яхту и рыбачить с утра до ночи. И вот он на пол шага от своей мечты. Александр заключил крупный контракт. А потом, как всегда в таких случаях бывает, что-то не заладилось. Контрагенты обманули, секции с астраханской рыбой растаяли в воздухе Александр стал приходить домой угрюмый и молчаливый.
Вскоре он и вовсе забросил бизнес. Пристрастился к рыбалке. Уйдет на озеро ранним утром и пропадает там до позднего вечера.
«Опомнись! Перестань заниматься чепухой!» умоляла его Настя.
А он смотрел на нее стеклянным, мутным взглядом и цедил сквозь зубы: «Это не чепуха Я так зарабатываю на жизнь».