Пограничная зона ловит посыл, танцует с его тоской. Иллюзорно безмолвный разряд впивается в небо. Рассыпается огневыми нитями. Двоится, троится. Ещё. Ещё. Древесные кроны в негативе. Световые плети.
– Дождался своих? – оборачивается приятель. – Вот это я понимаю – рейв…
Застывший металл под рёбрами в одночасье плавится. Прицельная лесть – безотказное оружие, но не долгоиграющее.
– Итак, я гоняюсь за тем, что мне позарез необходимо и на деле совершенно не нужно, – раскачивается любимый враг. – Потому что ни за чем не гоняясь кисну в неподвижности и не понимаю, кто я такой. Попутно надеюсь обрести мистическое нечто, иначе остаётся набить карманы чужими слитками и сигануть за борт. В данный момент – готовлюсь уйти безнаказанным из разграбленного порта. Урон благосостоянию, удар по сфере влияния, очередной пинок при давно обозначенном перекосе в расстановке державных сил – всё ясно. Но почему тебе приспичило меня останавливать?
– То есть ты гоняешься за блестящей ветошью и подыхающей химерой великого смысла, а объяснять свои мотивы должен я? – он ржёт надсадно, не тем смехом, который бродит в лёгких. – Может, во мне коллективный гонор проснулся! Может, я чувствую себя лично уязвлённым, потому что это, – указывает подбородком на берег лужи, где дымятся руины разграбленного порта, – стыд и позор! А может, мне до гальюна державные интересы, национальная гордость, но дрянной голосок в затылке полагает, что это безнравственно, бесчестно, и я действую вопреки себе – вызываю огонь на себя, словно излом эпох имеет ко мне отношение. Что я творю, разворачивая корабль поперёк пролива? Не тебя призываю к ответу, не богатства колоний спасаю и не для опоздунов выкупаю время – я прикрываю отступление заведомо проигравших. Да, победители принадлежат быту, прозе, истории гнусной, скучной, свершившейся, лузеры – соблазнительному «а если бы», но у меня вот здесь, – вскидывает ребро свободной ладони к горлу, – хроническая романтика проигранной войны! А может, мне просто попала вожжа под хвост, может, меня съела эмпатия! Убивать за блестящую ветошь – окей, дух времени, дикарская мораль, печать терруара, хотя всё равно пошловато, но пытать пленных, выясняя, под какой пальмой они зарыли столовое серебро… Конечно, я изошёл на гуано! Мы с тобой очень похожи, мои ближайшие предки занимались в здешних широтах примерно тем же, у меня самого ни тормозов, ни морали, у меня вот так, – щёлкает пальцами, – отключается мозг и способность к состраданию, и когда мне рассказывают о плебейских, унизительных, скотобойных истязаниях, я воображаю себя и с той, и с другой стороны, поэтому… Очень может быть, что я ненавижу в тебе себя, и делаю с тобой худшее, что мог бы сделать с собой – перекрываю тебе выход.
Кулак, по-прежнему сгребающий влажную от пота рубашку приятеля, упирается тому в основание шеи. Сердце стучит тяжело, но вдохи глубоки и полны озона. Он кривит рот:
– Последняя банальность тоже имеет все шансы оказаться неправдой, верней, не исчерпывающей правдой.
Тёмные, истончённые веки вновь полуопущенны, губы тронуты улыбкой мечтательной и почти умиротворённой, но, когда любимый враг отвечает, в голосе его – больше, чем страсть, больше, чем бешенство:
– Я всё равно прорвусь.
– Через мой труп.
– Через твой труп. У меня флотилия. Как бы ни били твои пушки, мы тебя разнесём раньше, чем ты нас. Я увижу, как палуба раскрошится под твоими ногами.
– Вообще я рассчитывал нырнуть в сенот и всплыть в мире духов, – вздёрнутые брови, гравюрно заносчивая линия выдвинутой челюсти, «праздник для глаз». – Но так тоже можно. В конце концов, хотя личные привязки разбросаны поодаль, да и ты не ограничен здешними берегами, меня всегда царапала эта локация, – проскальзывает усмешка самоироничная, – и я мог бы предъявить доказательства, если бы ты в них нуждался. Ладно. Пока догорит, пока уляжется водоворот, пока сообразите, как пройти по судоходному бутылочному горлу при новых особенностях дна, как раз подоспеют мои опоздуны.
– Нет у тебя своих! – заходится любимый враг, опять его встряхивая. – Но ведь я и через них пробьюсь. Есть у меня… Ноу-хау.
– Ну да, взрывоопасная пустышка, – он закатывает глаза. – Фигеть ты оригинален.
– Взрывоопасная пустышка… – приятель прыскает по-болотному. – Ты обзываешься или знакомишься? Или оптом? Стой… Почему ты такой спокойный? Почему я всё ещё вижу тебя на капитанском мостике, хотя палубу разнесло под твоими ногами, меня не сцапали, моя флотилия проседает под грузом блестящей ветоши, и ветер попутный? – нотки истерики: – Почему ты такой довольный?
– Я очень. За тебя. Рад.
Мрачноватая ухмылка, приставшая к морде, не ощущается как располагающая, но её, во-первых, никуда не денешь, во-вторых, ему нравится.
– Ты знаешь… – шепчут бескровные губы. – Ты знаешь, что дальше. Несколько эскапад – удачная гонка за ветошью… А потом неподвижность, вата, дрязги, безвыходность, – визг: – Я неплохо устроюсь! Женюсь! По расчёту! Я бы почуял, если бы мне выжрали сердце… Переживу сам себя! Разъемся! Допьюсь не до пограничья, но до цирроза, от которого и сдохну! – крик ужаса: – Стану похож на исторические рожи!
– Ну нет, – он проводит пальцами по скульптурному профилю. – Это уже слишком. В какой энциклопедии для юношества ты набрался таких кошмаров?
– Сволочь! – вопит любимый враг. – Один выстрел между глаз – и я персонаж манги, а не энциклопедии! Один выстрел! Что, не для меня твои пули распустились?
Теперь его ухмылка не претендует на симметрию, голова непроизвольно откидывается, но он возвращает её на место:
– Распустились… Откуда ты вылез с такими формулировками?
Визави безошибочно идентифицирует взгляд мимо и орёт в пространство, наугад:
– Ну привет!
Не то чтоб разряжает обстановку, но поднимает градус запертого в грудных клетках хохота на новый уровень.
Он фокусируется на приятеле, выдыхает:
– Мои пули – может и для тебя… Поверь, искушение адово, – смотрит на пляшущие вдалеке световые плети. – Но не в этот раз, не в этом бреду.
– В другом бреду я тупо возьму тебя в плен, – бурчит кандидат в персонажи энциклопедии, теряя надежду.
– Разбежался…
– Или ты меня, я уже на всё согласен, – оживляется: – Ты помутнел. В хорошем ключе. Что-то с тобой обалденно не так… Что ты там удумал, на своём капитанском мостике?
– А видишь несметные молнии в устье реки?
Визави солидарно мутнеет. Воздух густеет, клубится вокруг макушек. Запашок антинаучной движухи щекочет ноздри, тонизирует.
Со стороны он считает себя игроком и позёром. Изнутри – ложится на ветер:
– Пара напетых фраз на языке йоруба… И одна из них тебя догонит.
Стоящий напротив как подкошенный падает навстречу. Объятие отмечает секунду, когда пограничная зона взбалтывается до живой мглы.
– Надеюсь, ты всплывёшь в мире духов.
– А куда я денусь.
***
Они падают в лихорадочно дождливую ночь, в бархатные лианы пыли, в расщелину между стеной и пианино, которое диван, но взболтанный мир ещё подвижен, тёмен, насыщенно безмолвен.
– Ну ты пижон, – шепчет компаньон по вылазкам за черту. – Пара напетых фраз, и не на каком-нибудь ацтекском наречии, что было бы канонично, а прям на йоруба… Это кого ж ты так удачно… ассимилировал?
– Давно и неправда, – губы обмётаны стрёмной отрадой, тайным жаром, подспудной горечью. – Но в морской бой ты, наверное, круто играешь.
Они отключаются, так и не успев засмеяться.
***
Выход из пост-пограничного беспамятства всякий раз несёт триумфальное изумление с привкусом разочарования. Или досаду с привкусом победы. Пропорции опциональны, суть неизменна.
– Офигеть! – блажит голос сверху. – Два по цене одного!
Тембр он не узнаёт, но думается о собаках, надрывающих глотки с целью оповестить хозяев о взятом следе. Неприятно. Ни для кого не лестно. Совершенно не важно.