– Но она же лучше всех наших журналистов!
– Лучше наших быть не сложно, – только и ответила.
И он обиделся, – на летучке молчал, когда нападали на первый выпуск «Клуба Козьмы Пруткова», сделанный месте с Белой, поэтому пришлось их защищать:
– Обращаюсь к тем, кто тоже захочет высказаться: если будете выплескивать только эмоции… нравится-не нравится, плохо-хорошо, то такой разбор считаю не профессиональным.
И после этого уже никто не выступал, а директор радио-телецентра встал и сказал:
– Журнал, сделанный Соминым и Тур, на фоне всех наших передач – явление, причем, за весь прошедший год.
И «Клуб Козьмы» отметили, а он… Когда летучка закончилась, сразу встал и вышел. Но подбежала ко мне Бела и по её взгляду я поняла: рада, что защитила их.
«Я – в студии, и готовлюсь к репетиции передачи Носовой «Солдатами не рождаются». Входит Лис, садится у двери, а я как раз пробегаю мимо, но приостанавливаюсь:
– Что?.. – тихо бросаю.
– Так… – И взглянул робко: – Хочу просто посидеть с Вами за пультом, разрешите?
– Пожалуйста, – дернула плечом. (Лис, я рада.) Но ответила буднично: – Едва ли «солдаты» будут Вам интересны.
И сидел на пульте рядом, молчал. А после записи спустилась в кабинет, вынула из сумочки бутерброд, термос и… Вошел, присел напротив, а я:
– Хотите чайку?
– Нет, я только что пообедал.
– Ну, тогда я пойду… – кивнула на дверь, – перекушу. (Лис, не могу есть при Вас).
Ничего не ответил… а когда возвратилась, услышала:
– А-а, я тут сидел, ждал Вас, ждал!.. – И вскочил со стула: – А Вы всё обедали и обедали!
И вылетел. Что это он?»
Тогда я не знала, что Бела уже ведёт записи… А, впрочем, если б и знала, разве решилась бы советовать, как это делать, хотя опыт у меня был многолетний, – в 14 лет написала первые строчки. А занятие это тонкое, и каждый делает по-своему, вот и она… Ведь не только «фиксировала» тот или иной эпизод их отношений, но писала и о том, что думала или мог думать Лис, заключая эти фразы в скобки, иногда и не к месту, но я оставляю их там, где она посчитала нужным. И молодец, что так делала. Как же помогли мне эти её короткие «реплики» в раскрытии и её характера, и Сомина.
«Знаю, что он только что вернулся из командировки, поэтому звоню:
– С приездом… – И сходу ошарашиваю: – А я предаю Вас.
– Каким образом?
– Ухожу в отпуск и уезжаю в Крым, так что Вы с «Козьмой» остаетесь сиротами.
– Как это?.. – И повисает пауза. Потом слышу вздох: – Я сейчас приду к Вам.
И пришел… раздраженно-расстроенный:
– А как же с записью оркестра? (Жалкий какой!)
И сидим теперь в солнечно-зеленом от зеленых кресел холле, и я уже советую с кем писать, как писать, но вдруг слышу:
– И так третий день тошно, а тут еще и Вы…
– Ничего, Лис, пройдет. Справитесь. (Но как же хочется приобнять его, провести ладонью по волосам!)
Потом зачем-то пришел и на пульт, когда писала передачу Яриной, и проворчал раздраженно:
– И наполовину не используем пульт, чтоб интересней передачи делать.
Захотелось приободрить: Лис, дорогой мой Лис, да встряхнитесь же! Но только и процитировала Сергея Васильевича:
– «Нам надо план выполнять, а не отвлекаться на штучки-дрючки».
Но он даже не улыбнулся. Сидел рядом, молчал… потом встал, ушел.»
Когда Бела уехала в отпуск, то с Соминым пришлось работать мне, и из моих нечастых записей о нём (В основном писала о детях и муже, который в те бурные годы активно включился в борьбу с местными партийными начальниками), к месту придётся вот эта, весьма ярко дополняющая портрет моего героя:
«Вдруг его голова появилась в щели приоткрытой двери:
– У меня к вам конфиденциальный разговор. – Вышли в холл, сели в зеленые кресла: – Хочу, чтобы худсовет собрался по передачам о кино с Рубиной и решил: быть ей ведущей или не быть?
И еще: буду ли я защищать её или нет? Не сдержалась, напомнила, что, мол, я тоже, как и Бела, «еще в самом начале»… и посоветовала:
– Да отведите вы ей роль интервьюера. Ведь журналисту делать это проще, чем оставаться с глазу на глаз с камерой.
– Нет, – бросил упрямо. – Посидел, помолчал: – Ну, хотя бы скажите, как председатель худсовета, что она не хуже других, и что по сравнению с ней Мохеева совсем плоха.
– Мохеева – не критерий.
– Ну, всё равно скажите.
– Не обещаю.
– Я вас уважать перестану.
– Это – Ваше право.
– Тогда имейте в виду, если её не утвердят, я уволюсь.
– И всё равно не обещаю. – Помолчала, взглянула: – Кстати, если уволитесь, думаете кто-то плакать будет?
– Я не пугаю.
– Вот и не пугайте, – встала и ушла.
И на худсовете сказала:
– Да, такая передача нужна, но Рубиной не надо выступать в роли ведущей, лучше пусть диктор озвучивает сюжеты о работе наших кинотеатров и клубов, а ей надо интервьюировать приглашенных, у неё это неплохо получается.
Но остальные выступили против, и тогда Сомин вскочил:
– Но она не хуже других ведущих, даже лучше!
– Назовите, кто из ведущих так уж плох? – взглянул на него Сергей Васильевич. – Соберемся, обсудим…
Смотрю на Льва Ильича и жду: скажет ли то, что говорил мне?.. Нет, не сказал».
Было это незадолго до возвращения Белы и я, еще не остыв от промелькнувшей тени разочарования в Сомине, сразу всё ей и рассказала, хотя… Может, не надо было этого делать? Ведь я уже подразумевала о её чувстве к нему.
«Возвратившись из Крыма, еще два дня оставалась дома, но вдруг позвонил Лис: когда приехали?.. как отдохнули?.. ну, я же говорил, что погода будет плохая! И дальше о том, что записал следующий «Клуб Козьмы» так же, как и первый, что ничего нового не придумали и аж вчетвером сидели за пультом, а перед тем, как повесить трубку, услышала робкое:
– И когда?.. выходите… на работу? (Ну да, да, он соскучился, он ждет меня!)
И уже через день монтировали с ним сюжеты. Был подавлен, мрачен, – жалок! А к концу монтажа бросил:
– Всё надоело!
Как, чем встряхнуть? Может, «клин – клином»? И когда монтажница делала последние склейки, весело защебетала:
– Лис, видела сегодня сон. Будто хожу по кладбищу и ищу место для могилы… для своей могилы, а они уже готовенькими стоят, в песочке, словно ждут… но я всё привередничаю: нет, не там… не тут… не здесь… и опять: нет, не та, не эта… Просто кошмар какой-то!
А он:
– Для себя, значит, искали? – И стал еще мрачнее: – А для меня? – И уставился в пол, будто отыскивая могилу, но тут же взгляд – в потолок: – Повеситься что ли?
Да с таким смешком зловещим!.. Но сюжеты монтировали, и когда я предложила:
– Просмотрим?
Почти пропел:
– Нет, не хочу… Не буду. Не-мо-гу!
Но домой не ушел, болтал с Наташкой о том, что в продаже нет водки, а я стояла у двери, смотрела на него и почему-то думалось: он, как тот уголёк на воде… еще живой, шипящий уголёк, хотя и с потемневшими краями.»
Почти такое же ощущение было и у меня, когда наблюдала за ним. Конечно, Лев Ильич выделялся среди наших журналистов тем, что был гораздо сложнее их, и эта сложность нравилась мне, а уж, когда поняла, что это же привлекает и Белу, то «вслушиваться в их дуэт» стало неким каждодневным увлекательным хобби, с которым на работе было гораздо интересней.
«Встретились во дворе и я, вспомнив, что говорила Галина, спросила его:
– Лев Ильич, – и поймала взгляд, – почему же Вы на худсовете так и не сказали, что Мохеева хуже Рубиной?
– Что я… лиходей себе, чтобы о главном редакторе и – такое? – ответил запросто.
Взглянула:
– Эх Вы…
И, махнув рукой, пошла дальше. А ближе к вечеру он приоткрыл дверь:
– Завтра до обеда не приду. (Значит обиделся.)
– А, пообедав? – улыбнулась, не взглянув.
– Не знаю. Может, и совсем не буду.
– Да вы что? – всё же взглянула: – Когда ж мы сюжеты монтировать будем?
Но на другой день пришел еще до обеда, но в глаза не смотрит (Ну да, обиделся.), и уже делает начитку к сюжету, а я:
– Лев Ильич, в слове ржавеет ударение на «а», – подсказываю ти-ихо так. (Ну что Вы, Лис?)
– А я так привык и исправлять не буду.
Куражится? Или просто между нами проскользнуло то самое квипрокво, о котором, упростив его до простого недоразумения, любил поминать мой давнишний начальник? А через минуту, когда просматривает смонтированную мною немую пленку, фыркает: