За расшатанными дверями пряталось общежитие института кинематографии. Звучало красиво, богемно даже. На деле оказалось, та еще дыра. Снаружи – серое здание на серой улице. Бронзовая видеокамера на ступеньках перед входом единственная намекает на то, что это не обычный дом. Внутри – не бог весть что, облезлые обои и расшатанные половицы. И все же у этого дома была своя история. Раньше общежитие располагалось в похожем сером здании выше по улице, но потом переехало сюда. По дороге потеряло вывеску, коробку черно-белых видеопленок и часть прошлого, но выжило и теперь свило гнездо здесь.
Узкие окна в рассохшихся рамах позеленели от времени, отпечатков пальцев и постоянной влажности. Света они пропускали всего ничего, и внутри клубился густой зеленоватый полумрак, как на болоте. В гулкой прохладной глубине кабинетов звучали голоса, и эхо ползло по каменному холлу и лестнице, наслаиваясь и искажаясь. Темные силуэты людей – таких же, как он, студентов, – маячили на фоне теней. Вспыхивали подсветки мобильников, высвечивали лица и руки, словно призраки появлялись из темноты, как в фильмах ужасов.
Тахти нашел администрацию. Таблички на двери не было, ни номера, ни подписи, и кто-то прилепил скотчем лист бумаги для принтера. На нем от руки, кривым почерком нацарапали «администрация». Причем «т» в процессе забыли и втиснули позже, а «ия» и вовсе не влезло на той же строке, и теперь болтались ниже. Писали те еще умельцы.
Самое интересное здесь – не здание, а люди. Художники, писатели, музыканты, осветители, актеры, режиссеры. Те, кто строит свою собственную реальность, потому что так надо. Разноцветный народ обгонял его, пока он карабкался по лестнице – на пятый, самый верхний этаж. Люди в полосатых свитерах и драных на коленях джинсах, люди в пестрых юбках и широченных бушлатах, люди в трениках и люди в пачках и плащах – они сновали вверх и вниз, и в глазах рябило.
Тахти остановился на лестничном марше где-то между вторым и третьим. Дал отдых колену. Девушка в черном комбинезоне обогнала его, обернулась.
– Хотите яблочко? – она протянула ему надкусанное яблоко.
– Нет, спасибо, – сказал Тахти.
Она напомнила ему, что сегодня он ничего не ел. Ему было не до этого. Она пожала плечами и вспорхнула вверх по ступеням, так, словно это ничего не стоило. А Тахти карабкался по лестнице со скоростью улитки.
Он прошел конкурс, он сдал все экзамены, его зачислили на бесплатное отделение – победа. Но заплатил он за нее собственной кровью – бессонными ночами, криком в подушку, метрами отснятых пленок, красными глазами и нервными срывами. Победил. Он был счастлив – и вымотан. И теперь шел в свой новый дом. Он жалел только об одном: в общаге не было лифта. По иронии именно парня, который еле ходил, поселили в здании без лифта на самом верхнем этаже.
Комната в длинном коридоре таких же комнат оказалась маленькой. Две кровати с промятыми пружинными матрасами на панцирной сетке, две тумбочки, один платяной шкаф, квадратный стол, два стула. Обои на стенах размокли и поотклеились. Узкое окно выходило на внутренний двор – забетонированную стоянку с помойкой. Краска на подоконнике растрескалась кракелюрой. Радиатор у стены грел едва-едва. С потолка свисала лампа накаливания – на голом шнуре без абажура. Тахти присел на кровать, и матрас прогнулся, словно гамак. На подушке лежало постельное белье. Целлофановый пакет, как в вагоне поезда дальнего следования.
За дверью осталось движение, звуки – шаги, голоса, похрустывание паркета под ногами, жужжание колесиков чемоданов. Внутри, в его новой комнате, стояла тишина. В ушах словно лежала вата. Он словно долго барахтался в воде, а теперь море выплюнуло его на берег и откатилось, и он остался один на пустом пляже.
Он бывал в разных местах. Он переезжал по тем или иным причинам, каждый раз оставляя за спиной частичку наработанного, но ускользающего тепла. Он привязывался к местам, потом они уезжали, и все приходилось налаживать с нуля, и все же он все время чувствовал спиной точку отсчета, какой-то абсолютный ноль, откуда все начиналось и к чему стремилось. Константу, непоколебимое начало координат. Он чувствовал дом.
А потом в жизнь пришли холода. Он вымотался, и сил не осталось. Как бы он хотел сейчас завернуться в плед и выпить чашку чая. И выкурить сигарету. И поспать. Тупо поспать. Ночью он ведь глаз не сомкнул. Все смотрел в потолок до самого утра.
В дверь поскреблись, потом ручка дернулась, и дверь распахнулась. На пороге возникли чемоданы и сумки. Сумки, чемоданы и коробки. Среди которых он даже сначала не увидел человека. Парень стоял с ключами в руках и рассматривал помещение.
Его новый сосед.
Соседом по комнате оказался парнишка с факультета звукорежиссуры. Он приехал с таким количеством вещей, что когда он внес в комнату все свои чемоданы и сумки, места в ней не осталось. Тахти со своим полупустым рюкзаком выглядел как бедный родственник. Ни кола, ни двора. Не так уж далеко от правды, если что.
Тахти протянул ему руку:
– Тахти.
– Рильке.
Рильке не был похож на местного. Коренастый, крепкий парень с раскосыми глазами и темными, непослушными волосами. Он чем-то напоминал индейца.
– Давно ты приехал? – спросил Рильке.
– Только что, – сказал Тахти.
Парень потрошил чемоданы, вытряхивал на кровать одежду, книги, еду. Потом он вытащил магнитолу, и они стали искать розетку. Голые стены, ободранные обои, чуть теплый радиатор, пыль под кроватью, паутина за шкафом. Ни одной розетки. А потом Тахти лег на живот и заполз под кровать и нашел там розетку, которая держалась на соплях. Рильке тоже заполз под кровать и теперь светил на нее экраном мобильного телефона.
– Не думаю, что это хорошая идея, – сказал Тахти. – Так выглядит… как будто током шарахнет.
– Да лан, ща все будет, – сказал Рильке.
Тахти сидел на полу около кровати и смотрел, как Рильке копается в коробке с отвертками и гаечными ключами. Он подкрутил винты в розетке, а вилку придавил бутылкой с шампунем, и магнитола зашуршала сбитой волной. Тахти выполз из-под кровати в сером от пыли свитере. Рильке настроил магнитолу на первую попавшуюся волну, и комната наполнилась музыкой.
– Ну как-то так, – сказал Рильке.
– Круто, – сказал Тахти. – Работает.
Из рюкзака Рильке вытряхнул пакетики лапши быстрого приготовления. Тахти смотрел на его вещи и думал, что он сам приехал совершенно не подготовленный. Ничего с собой не взял, даже еды.
– Хочешь есть? – спросил Рильке. – Лично я умираю с голоду.
– Да я тоже, – сказал Тахти.
– Не знаешь, тут кухня же есть где-то?
– Должна быть, но я еще не успел ничего найти.
– Пойдем искать?
И они вышли в коридор, в шум и толкотню. Тахти шел за Рильке, растерянный и сбитый с толку. Рильке как будто знал, что где, шел как у себя дома.
– Слушай, где тут кухня? – спросил он парня в толстовке с принтом в виде клавиш.
– Прямо по коридору и налево, – сказал парень.
Вот так просто. И никто тебя не съест, если ты спросишь. Но Тахти так не умел.
Ужас, подумал Тахти. Во что я ввязался?
Но он был рад, что ввязался во все это. Странные пестрые люди, раздолбанная общага, бряцанье гитары где-то в комнатах, толпы, шум – он был рад стать частью всего этого. Все лучше лысого побережья перед фермой, где нет ничего, кроме бесцветной тишины.
В коридоре пахло старым деревом, сыростью и табаком. Под ногами скрипели старые половицы. Где-то в комнатах бурчал телевизор. На кухне их встретили горы грязной посуды и ребята в вытянутых трениках. Тахти вошел и прилип подошвами к засохшей луже чая на полу. Висел плотный запах табака, потных носков и хомячков.
Рильке пошарил по полкам, нашел чистую кастрюльку.
– Могу позаимствовать? – спросил он.
– Само собой, – сказал кто-то из ребят.