Генрих дотушил недокуренную сигару и, похлопав друга по плечу, устранился. Он посчитал молчание Рафаэля сродни согласию.
Рафаэль весь дрожал, руки его с трудом поднимались и опускались. Он слышал скрип ступенек, по которым поднимался Генрих, и пение сверчков за окном. Губы его подсохли и стали розовее, утратив яркий оттенок красного. Если Рафаэлю и было что сказать, то он попросту не мог. Он устал. Устал не на шутку, такая усталость редко кем овладевает, когда ты не можешь сказать ни слова, не потому что тебе нечего сказать, а потому что ты просто не можешь и всё. Твои губы просто не в силах двигаться, твоё горло не может издавать звуки, твой мозг не хочет обрабатывать слова. Рафаэль устал. Он просто сидел в тёплой гостиной, сидел и понимал, что тело его так и продолжает мёрзнуть, а рядом нет ничего, что могло бы его согреть. В таком состоянии он и отключился, не уснул, а просто отключился. Как лампочка, которая перегорает, её ведь не выключают, так и тут.
***
С момента, как Рафаэль дал Генриху согласие, прошло уже два дня. В дом успело войти и выйти до сотни человек, и он был рад, что его друг взял на себя ношу отказов. Рафаэля не интересовало, о чём они разговаривают и общаются, он просто сидел у окна и смотрел на всё холодеющую погоду.
Небольшой красный лист кружился вокруг него уже с час. Ветер то подбрасывал его, то снова опускал, и так длилось, и длилось, и длилось.
Генрих сильно уставал, он был занят на протяжении всего дня, Молли обижена на своего брата, а мать лежала наверху и не выходила из комнаты. Помыть и побрить Рафаэля, состричь ему ногти было решительно некому. Просить служанку было стыдно, она и так терпит много просьб, а ведь эта девушка не сиделка и по-хорошему ей стоит доплачивать за этот труд.
Борода и шевелюра давно поседели, когти закруглялись, при желании можно было рассмотреть пробирающиеся по коже морщины.
Дикий, хрипящий кашель отдавался в пустой затемнённой комнате на втором этаже. Кашель спускался по лестнице и чем ближе он был к гостиной, тем менее чётким оставался, в результате никто на первом этаже не слышал, как задыхался и томился Рафаэль.
Генрих стоял у лестницы и обговаривал с очередным писателем будущий сюжет книги. Только подошедший журналист уже делился своими идеями, а от стола с закусками к Генриху шёл губернатор.
Рафаэль упал и взялся за горло, его кашель не прекращался, было нечем дышать, подступало чувство рвоты, вот только организм был пустым. Он валялся на полу и, свернувшись, кашлял и кашлял, как кот, старавшийся отхаркнуть комок шерсти.
Генрих к тому времени был в центре внимания. Званый вечер проходил хорошо, все приглашённые и напросившиеся гости были довольны, каждый делился идеями и старался заручиться расположением друга героя, на которого «взвалена» непосильная и «обременительная» миссия подобрать лучших кандидатов, с которыми можно работать. Он никого не заверял в остаточном выборе и явно хотел встретиться со всеми по отдельности в более приватной обстановке, дабы упрочить своё положение. Все всё прекрасно понимали, но каждый строил из себя дурака, пританцовывая ритму встречи.
Рафаэль, чьё лицо посинело от удушения, уже давно не держал рук рядом с лицом, хаотичный кашель переходил в подёргивание всего тела и наконец, ему удалось отхаркнуть в сторону окна чёрно-красный сгусток. После он закрыл глаза, так и пролежав всю ночь. Один, на холодном полу.
***
Утреннее солнце было тихо. Рафаэль скучал по нему, но из-за туч выглядывали лишь некоторые лучики золотых сарис. Их на подоконнике ловила толстая кошка, нежась и купаясь в обдававшем её тепле. Рафаэлю везло меньше. Сотни одеял, лучи солнца и костры не грели его. Происходящее с ним пугало, силой влитый в себя чай, кипяток по сути, не только не согрел, но и обдал обычной прохладой.
А поутру с горы спускались охотники. Какая это уже по счёту охота? Задавался вопросом Раф. Седьмая? Восьмая? Этого не может быть. Счёт вылазок уже потерян, никто в округе не преминул такой возможностью и, вооружившись ружьем или даже обычными ножами, отправился в гору, крушить, убивать и разорять. Даже из других округов, краёв и городов, других стран стали съезжаться любители охоты, услышав о столь богатой на добычу горе.
Все они проходили через дом Рафаэля и возвращались с охоты той же дорогой. Он мог видеть, как простой бедняк, вооружившись не самым надёжным оружием, в одном лишь тряпье поднимался в гору, а возвращался с неё окружённый всеми возможными шкурами. Настолько промышленной стала эта ловля, что вокруг стали организовываться и разрастаться пункты приёма мяса, меха, костей, магазины продажи охотничьих принадлежностей, лишь дурак мог не нажиться на богатстве природы. Когда он поинтересовался, почему весь этот бизнес расположен на его территории, друг пообещал всё рассказать, только позже. «Позже» так и не наступало.
Он, вершитель судеб зверей, убийца волка и истинный властитель горы, тот, благодаря кому и творился весь хаос, достигший предела мечтаний об охоте, всё сидел, дрожа от холода, хоть и был окружён сотнями одеял и свитеров, сидел и думал – а не много ли мы берём? Столько ведь никому не нужно! Зачем крестьяне бросили свои пахотные земли, зачем ремесленники бросили своё ремесло, зачем солдаты покинули казармы и ринулись в лес за добычей? Зачем они, пьяня себя столь чудовищной охотой, бывшей некогда уделом лишь храбрецов и честных людей, бросились выжигать гору и уничтожать всё её богатство? Не этого хотел Рафаэль.
К закату сестра как обычно прочла сводку новостей. Она стала уделять меньше внимания своему брату. Это и понятно, приезжие иностранцы, да и вообще люди, хотели обустроиться как можно ближе к горе, а единственное хоть куда приятное и обустроенное место был их дом. Все комнаты забиты под отказ и хоть охотники непривередливы, но за лишний грош стоило потрудиться, а он, казалось, был необходим.