Эди рассказывает вкрадчиво и смотрит на неё внимательно, взглядом цепляя неосознанно опустившийся уголок губ, лишний вдох, прижатые к щеке пальцы. Так, через Ребекку, она смотрит на историю с третьей позиции.
«Это ужасно», – первое, что думает Ребекка, когда Эди смолкает и вакуум вокруг них рассасывается, а школьный шум вновь заполняет щели. Она бывала у Эди, она видела мистера и миссис Галица и их отчуждённые улыбки. Не разбитыми, но расколотыми – вот такими ихвидела Ребекка. Чудом держащиеся вместе осколки. Теперь же она понимает то, что давно почувствовала. Что за чистилище это должно быть, а не жизнь! Хотя зависть часто кусает нос Ребекки, она не может не сочувствовать Эди – она дорожит ею. Возможно, сейчас ей нужна поддержка?
С другой стороны, это прямо как тот детектив, на который Дерек с французского водил её в городе. Ребекка тогда провела весь сеанс, думая, что Эди раскрыла бы шпиона уже к середине фильма, и силясь смотреть ленту её глазами – упёрлась локтями в колени, не дав Дереку шансов ни обнять в зевке, ни положить ладонь на ладонь. Но это был фильм, плоская ленточка кадров, на которую всегда смотришь со стороны. Здесь и сейчас она словно внутри детектива. «Второстепенный персонаж без выразительности», – не может не добавить внутренний голос.
Блестящие глаза, сжатые губы, вытянутая шея – Эди холодна в своей сосредоточенности, но горяча в своей страсти. Кажется, утешение ей не требуется. Что же, за много лет Ребекка научилась читать Эди. Она позволяет своему любопытству слиться с запалом Эди, чтобы та вывела их на свет истины.
– И эта женщина больше не появлялась?
– Мама не говорила о ней.
– И кто-то слил бензин из машины твоего отца?
– По крайней мере, он куда-то делся, – отрезает Эди любые предположения в её речи.
– С ума сойти… – Ребеккаприжимает к губам палец. – Ты собираешься заняться этим?
– Помимо того, что это безумно интересно, это касается счастья моей семьи, так что да, точно, определённо, – кивает Эди. – И я уже начала.
Воровато оглянувшись на кучку недалёких подростков, Эди достаёт из портфеля своё старое фото с родителями и показывает Ребекке.
– Помнишь, что полиция назвала причиной пожара проводку?
– Ну.
– Ну.
Ребекка искоса глядит наверх, на Эди, затем на фото, жуёт собственные волосы, стараясь увидеть, но ничего не выходит. И хотя Эди кивает ей поддерживающе, и пускай Эди никогда не унижает её за ординарный ум, Ребекка смотрит на неё пристыжено. О том, что не видит странности, как Эди, она жалеет не в первый раз.
Ребекка мотает головой:
– Не понимаю, извини.
– Смотри, – с готовностью отвечает Эди и указывает на чёрную коробочку за своими родителями, – это щиток. Если пожары и начинаются из-за проводки, то именно в щитке. Но пожар начался с детской.
– Это…
Эди обожает, когда глаза Ребекки лезут на лоб.
– Если это не проводка и не печь, потому что она находилась в гостиной, то что могло вспыхнуть в детской? Это был шестьдесят девятый – уже установлены лампочки, но ещё нет электроники в бедном доме на окраине. Пожар из-за лампочек? Я читаю криминальные сводки десять лет и ни разу не видела такого.
– Ну да, ну да, – кивает Ребекка, задумавшись, а затем вплотную прижимается к подруге: – Эди, остаётся только…
Ребекка охает, когда Эди «случайно» толкают плечом в скрежещущий шкафчик.
– Тебе обязательно!..
Одним касанием руки Эди останавливает Ребекку и сама говорит за себя:
– Научись подкатывать нормально.
Но удаляющаяся Трисс лишь показывает ей средний палец, а сложив его, не сразу попадает рукой на сумочную лямку. Отслеживая эту крохотную неловкость, Эди хмурится и едва заметно прищуривается. Что она разглядывает? Детали ненависти?
– Она мне никогда не хамит, знаешь? Хотя я твоя подруга.
Возможно, если бы Трисс начала травить Ребекку, та бы и не нашла, что сказать – по её меркам Трисс была самой красивой девушкой если не на Земле, то в школе. Ещё до того, как выкрасила длинные русые волосы в чёрный и её кошачий взгляд заострился. Самую длинную и тёмную из её бабочек зовут Систр. У Эди ушло две секунды, чтобы загадочно посмотреть на Ребекку, узнав в имени анаграмму «Трисс». Наверное, она немного слишком восхищалась ровесницей? Пожалуй. Чистая, белая кожа, длинные ноги и раскованная элегантность – перед ними чувство прекрасного слабеет в Ребекке, веснушчатой, маленькой и стеснительной.
– Иногда даже здоровается со мной.
Трисс всегда собрана, как взрослая, и серьёзна. Ребекка никогда не видела, чтобы она улыбалась, но однажды, из кабинки туалета, видела, как Трисс, подкрашиваясь тёмно-красной помадой, растягивала губы в подобии улыбки. Она тогда застукала Ребекку и сказала: «Я бы предложила тебе, но ты и так… нормальные у тебя губы». С тех пор Ребекка пользуется только бесцветным блеском.
– Ласково со мной она тоже не обходится, но…
Обрывая Ребекку, Эди трясёт головой, как Чип:
– Забудь про неё. Мне нужен справочник по религиям – совершенно ничего о них не знаю, – честно признаётся она, но незнание не лишает её интеллектуального шарма, а лишь удваивает обаяние непоседливого ребёнка. Вечно с ней так!
– Религии? – поднимает брови Ребекка – у Эди всегда были натянутые отношения с Иисусом. – Зачем тебе?
– Мне кажется, – достаёт она из кармана свой старый крестик, – отличия местных крестиков и наших могут быть ключом.
– Ключом к поджогу? – поднимает брови Ребекка и притопывает. – Вряд ли Иисус поджёг твой дом.
– Неплохая идея для сочинения, – обнажая клыки, смеётся Эди, – но мне правда нужно знать. У твоих родителей нет ничего такого?
– Я посмотрю, хотя сразу видно… – Звонок прерывает Ребекку, но она договаривает, закидывая сумку на плечо: – Сразу видно, что это православный крестик. Мамин последний бойфренд носил такой же, он был из Болгарии.
– Ребекка, ты голова, – тычет в неё пальцем Эди, и хотя она знает, что никакая она не голова, в груди приятно теплеет. На урок она уходит с гордой полуулыбкой.
***
То, что её семья – эмигранты, Эди с детства подозревала на грани со знанием. Достаточно было сравнить имена Джехона и Сьюзан или увидеть, как отец пишет с ошибкой слово «салат». Она закрывает глаза и вспоминает карту мира на стене своей комнаты. Болгария? Возможно. Любая другая соседняя страна с распространённым православием? Вероятно. Ей нужно сузить круг каким-то образом.
– А каким? – спрашивает Эди, стуча ручкой по тетради.
– Гидрометилтионином, Эди, не торопись, – отзывается учительница и продолжает объяснение темы.
Эди не думает: «Точно, урок химии!» Ничто вокруг не отвлекает её от головоломки: стучащие барабаны из наушников парня слева, тихое жевание парня за ним, аккуратное прикосновение к спине от Лизы, которая просит списать, звон металлических застёжек на ботинке Трисс справа – сегодня она дёрганная.
Никого из них не достаточно, чтобы отвлечь её. Она едва спала этой ночью. Первую её половину девочка перебирала свои вырезки, вторую половину она наблюдала, как её братьев забрасывают в автомобиль, по неосторожности разбивая им головы, а сестёр насильно закрывают в багажнике, ломая им ноги. Всего лишь сон, всего лишь ядовитый привкус тошноты этим солнечным утром, и теперь внимания хватает исключительно на самое важное.
Эди чертит прямоугольник – гостиная, маленький квадрат сверху – родительская, большой квадрат справа от прямоугольника – детская, квадрат над детской – гараж. На схеме появляются выходы, а затем детали: включенный свет в гостиной, незапертая входная дверь, но, очевидно, закрытая дверь в детскую, замок на гараже под вопросом, но, скорее всего, он тоже не был заперт, стопка шин справа от входа, несколько шин слева, разбросанные игрушки, в пожаре – огонь под окном и заклинивший замок входной двери. Всё указывает на то, что детей забрали если не из дома, то посреди игры. Слишком много совпадений именно в этот день.