«Из дома?» – спрашивает себя Эди. Это вряд ли: любой ребёнок закричит, если в дом войдёт взрослый и станет его принуждать.
«Взрослые», – поправляет она себя.
Справиться с четырьмя детьми, одному из которых пятнадцать, в одиночку? Нет, их было несколько. И они… они выманивали детей? Как можно выманить детей под присмотром подростка Дхимы в ночь? Там была женщина. Возможно, она стучалась ещё раньше того, как разбудила маму, и в шкуре овцы просила помощи. И Дхима как старший, как папин главный помощник не смог отказать женщине в беде, его схватили, а там уже… Нет, дети бы закричали, разбудили родителей при любом подозрении. Ночь, родители спят, старший брат где-то снаружи – слишком страшно для трёх ребят, хотя бы маленькая Арта, но ринулась бы будить отца. «Как же вас достали из дома?» – пыхтит Эди и ожесточённо кусает кончик ручки, кусает ещё, с нажимом, пока…
– Бэ-э-э, – вытягивается её лицо – вкус чернил на языке с ней навсегда. Трисс справа весело хмыкает.
– Эди, что ускоряет реакцию?
– Гидрометилтионин, – наугад повторяет Эди синими губами, но:
– Понятно. Остаёшься после уроков.
Сжав зубы, Эди проглатывает раздражение и немного чернил: в конце концов, среднестатистическая учительница не представляет, что в жизни подростка может быть что угодно важнее её урока или глупых выпускных экзаменов. Оценка знаний тестом, притом на противность составленным, убивает в Эди веру в человечество. Нет, простая учительница не видит подозрительных деталей в Трисс, не видит на запястье директора шрама, уходящего под манжету, не видит, что Эди украла у неё колбу ещё зимой. И она не поймёт, что свободное время нужно Эди не для телека, а для расследования.
Отстранённо наблюдая, как учительница растворяет в кислоте щепочку, она вытирает чернила со рта и вдруг наклоняет голову: «Погоди, это же возможно?»
– Нет, невозможно, – объясняет учительница после уроков. – Невозможно растворить килограммы органики за короткое время, а затем поджечь следы. И не забудь про наказание. У тебя сейчас математика? После неё тебя жду.
– Класс, спасибо, – отвечает Эди с непроницаемым лицом, но серьёзность смешит учительницу, судя по старательно сомкнутым губам и поднявшимся уголкам глаз. Что же с того: не она первая глупая взрослая, не она последняя.
«Да, глупые взрослые», – подытоживает Эди, пародируя походку мальчишки впереди неё по дороге в библиотеку: с каждым шагом его голова двигается, как куриная, ступни разлетаются дальше нужного, а руки свисают обезьяньими лапами. Это веселит больше «Тома и Джерри». Это вообще веселит, в отличие от этого дерьма.
Хотя как химик её учительница умна, Эди берёт книжку по химии в библиотеке и проверяет на уроке математики, дёргая ногой: неорганическая кислота, как плавиковая, может разъесть человеческое тело за короткий срок, но она не горит, зато горит органическая кислота, но ей требуется много дней на разъедание. Гипотеза о растворённых детских трупах и подожжённых следах разбивается о химию. Нога успокаивается. У её старших всё больше шансов на жизнь.
Откинувшись на спинку стула, Эди невидящим взглядом следит за учителем. Версия о похищении кажется ей правильной как интуитивно, так и логически, но что, если это ловушка ленивого ума? А если это загон, в котором её держит взгляд, сложившийся из-за жизни бок о бок с надеждой родителей? Эди стучит короткими ногтями по надписи «Трисс не сплёвывает» на парте и представляет, как одному-двум людям достаточно дождаться сна утомлённых детей и поджечь комнату через открытое летом окно или влезть в него, убить детей во сне и поджечь. Только кому нужно убивать четырёх детей? И даже не выручить деньги с продажи органов? Разве что месть, даже без фантазии!
– И я снова упираюсь в «братьев», – шепчет Эди и трёт глаза за окулярами очков. Нужно каким-то образом отмести версию о гибели в огне. Но если она узнает, что дети могли сгореть в огне… Ей кажется, она рехнётся. Здорово будет, прагматично загадывает Эди, если рехнётся, не успев рассказать родителям. В конце концов, только надежда и младшая дочка держат их по эту сторону вменяемости.
«Нужен эксперимент», – думается ей. Эксперименты веселее размышлений.
Физиологические показатели какого животного приближены к человеческим? Чьи кости достаточно велики и крепки, чтобы сымитировать человека?
«Трисс».
Но вместо плоской шутки уравнение в тетрадке дорисовывается до морды хрюшки.
Эди довольно кивает себе – ей нужно найти Ребекку после наказания, потому что у неё есть предложение на субботу, от которого она не сможет отказаться.
***
После унылого часа с химичкой Эди несётся в класс музыки, где по пятницам занимается Ребекка – пение действует как профилактика для бывшей заики.
Её жадное внимание легко перехватывает стычка: один парень нависает над вторым, а ещё двое стоят в сторонке. Угрожающего трясёт не меньше угрожаемого, а вот те, что в сторонке, дёргаются от возбуждения и подначивают:
– Пускай поплатится!
– Бей в живот!
Собравшись, видимо, с нервами, он ударяет в живот, как было сказано. Хлипкий паренёк сразу оседает. Второй же – «Мэтт с биологии, точно» – поднимает его обратно и бьёт ещё, но даже наполовину не отводит кулак, чтобы не бить слишком сильно. «Всё ясно – механизм выживания, – заключает Эди, вкладывая руки в широкие карманы. – Бей его, чтобы не били тебя». Для неё, привыкшей быть какой угодно, но собой, нет ничего мельче конформистов, и потому её лицо сминается в брезгливости. Впрочем,жертва не предпринимает никаких попыток помочь себе. Если тебя уже избивают, разве не теряет противник преимущество, снимая крышку дипломатичности с твоей ярости?
Насмотревшись, Эди закатывает глаза, заходит за угол, присаживается на корточки и мерно стучит отмычкой по полу. В ответ сбивчивый топот – приняв звук за цокот учительских каблуков, парни сбегают.
«Какая умница, ты очень помогла этому мальчику», – сказала бы мама, но Эди только поворачивает голову туда, где он съехал по стенке, и шагает дальше. Избили его не сильно, лейкопластыри ему не нужны. Психологическая помощь и Эди? Никогда не встречались. А местная иерархия её не касается.
Но дойти до музыкального класса ей не суждено – из коморки, что под лестницей, раздаётся стон.Имгновенно обрывается. Как если бы человека заткнули.
– Я теперь всегда буду оставаться после уроков, – шепчет Эди, проходя под лестницу, в темноту. Это сколько же веселья она пропустила из-за прилежной учёбы?
Дверь в коморку давно не закрывается и любит покачаться туда-сюда. Эди пользуется этим – тянет её на себя и подсматривает в ту щель, где петли. Она не горит желанием видеть секс школьников, но если это учителя? Картина мерзкая, информация бодрящая!
Из освещения в каморке лишь полудохлая лампочка, и глазам требуется время, чтобы различить фигуры.
Гораздо больше времени требуется, чтобы поверить в увиденное.
Бледная рука под юбкой, две веснушчатые кисти на плечах, влажный блеск щёк, расставленные ноги и острый нос в рыжих вихрах.
Это…
Эди не может вдохнуть.
Это Ребекка.
Это Ребекка?
Это её веснушчатые руки, это её волосы, это её мокрые щёки, но расставленные ноги.
И это Трисс.
Это её рука зажимает рот Ребекки, это её нос нюхает рыжие локоны, это её ладонь двигается под юбкой.
Трисс склоняется над Ребеккой, шепча ей что-то, и Эди готова поклясться, что никогда не видела у язвы такого мягкого взгляда. Чем дольше Трисс шепчет, тем белее пальцы на её плечах и тем влажнее звуки из-под юбки. Одежда Трисс не сдвинута – а значит, Ребекка её не касалась, – но дышит она тяжело и вжимается в маленькую Ребекку, а та смотрит на неё умоляюще, теряя всё больше слёз, но не отталкивает. А затем Трисс целует её.