– Там было столько странностей, Эди, – бубнит она, игнорируя предложение, – именно в этот день, ни в какой другой.
Эди тихонечко дожёвывает печенье, чтобы не упустить ни звука в мамином рассказе.
– Сначала я услышала рёв сквозь сон, что-то вроде мотора, довольно громко, но подниматься не стала. Я решила, что это кто-нибудь гоняет снаружи, – рассказывая, мама хватает свисающую с ночнушки ниточку и накручивает её на палец. – Потом к нам постучали… Я ещё так удивилась, что в полпервого,запомнила, – она разматывает ниточку и выпрямляет её ногтями. – В гостиной игрушки валялись, свет горел, даже дверь дети забыли на ключ закрыть. Я открыла дверь, а там была женщина в шляпе, блондинка, очень приличной наружности, – ниточка накручивается на палец.
Эди поджимает губы – там мог быть здоровенный преступник, и что бы тогда против него сделала эта смелая дама? Какая глупость с маминой стороны.
– Она спросила мистера Коста, а у нас отродясь таких не жило. Я ей так и сказала, она извинилась, улыбнулась даже и ушла.
– За ней была машина? – встревает Эди.
– Что? – с прищуром мама выныривает из потока.
– Ты сказала, тут раньше было всего два дома и на часах было полпервого. За ней светились фары? Урчал мотор?
– Не помню, нет… Кажется, нет.
Мама задумывается ещё глубже, складка пролегает меж её бровей.
– Ты не проследила, куда она ушла?
На это мама выдавливает:
– Не догадалась.
И Эди не нужно быть психологом, чтобы услышать невысказанное «если бы я».
– Я закрыла дверь на щеколду, выключила свет и легла спать. В следующий раз, в час ночи, меня разбудил запах дыма.
Эди горбится, ставя подбородок на ладонь, и складывает: незнакомка в маленьком городе, рёв на отшибе посреди ночи. Это странно, но это… мало? Мама замолчала насовсем или собирается с силами?
– Пожар начался с детской, верно? – не дожидаясь, спрашивает Эди, просто чтобы разговор не остановился.
– М? Да, да, в детской было больше огня.
– И бензина в машине вдруг не оказалось, да?
– Да, и шины эти… Хотя не уверена…
Брови Эди вопросительно взлетают, и она находит мамины глаза, влезает между её взглядом и стенкой.
– Это больше глупость, – пожимает плечами та, – просто Фитор обычно оставлял шины у правой стенки, а тут несколько валялось у левой. Это случайность, это так…
– Левая стена делила гараж и детскую?
– Да, а вони стояло… Я тогда пожалела, что не отнесла тебя соседям, думала, наглотаешься этой дряни. Но ты ничего, – усмехается мама, – как выбрались из дома, не плакала, сидела мирно.
– Мам, а… ничего не осталось?
– Ну почему же. Я забрала из дома фотоальбом и пару вещей. Тоже через окно. Я запомнила, что на часах было уже два ночи, хотя мне казалось, что прошло всего пару минут. И потом, из руинов, мы забрали расплавленную дверную ручку, просто так, – едва слышно шепчет мама, —просто единственное, что бралось. Но это всё не главные странности, эм…
Джехона подбирает слова в своей голове, думая, как не показаться сумасшедшей последней дочке, но одного случайного взгляда оказывается достаточно, чтобы не сомневаться: распахнутые чёрные глаза, напряжённые от рьяности губы и доверительно подающаяся к ней фигура.
–Утром соседи вызвали полицию, и те заключили: загорелась проводка. Все дети погибли в огне, и не отзывались они, потому что… Они сказали, что мои дети сгорели, – горько выговаривает она, но хмурится. – Через три года я наткнулась на новость о похожем пожаре, он длился даже дольше – шесть или семь часов. В доме тоже были дети, и все они сгорели, а как доказательствополицейские приводили их кости, даже от полугодовалого младенца остался череп. Нам же, после четырёхчасового пожара, сказали, – мама замирает, заглядывая в глаза дочери, и та понимает, что вот сейчас, вот теперь она увидит червоточину, —что кости наших детей полностью сгорели.
Эди распахивает глаза – бум! Её сердце застывает на миг и заводится вновь, теперь стуча во всём теле, наполняя каждую клетку импульсамии особенно взрывая её мозг: столько информации, столько деталей, и, конечно, детей не было в доме в момент пожара, но куда они делись, кто слил бензин папы, что ревело на улице, с ума сойти! Эди открывает рот, но едва дышит, слушая маму.
– Рёв мотора, незнакомка, отсутствие костей – эти странности не складываются… Даже одно отсутствие костей не складывается для меня в общую картину, – наконец говорит мама со вспышкой, что сродни ярости. – Поэтому твой отец говорит о детях в настоящем времени. Нам кажется… Ну а вдругони живы? – она краснеет, как от стыда.За веру?
– Мне тоже.
Мама вскидывается: она серьёзно? Да, она серьёзно. Теперь она, наконец, понимает, почему её родителей зовут сумасшедшими, тронувшимися от горя. И по иронии судьбы теперь она видит с трезвой ясностью – они не больные. Они умнее всех их, болтунов, они заметили дьявола в деталях.
И не сдались.
Эди не могла бы гордиться ими больше.
Ничего не потеряно, чёрт, всё ещё впереди!
Но улыбнуться нельзя – мама заподозрит ретивость и впредь не будет так беззаботно откровенна.
– Ты правда так думаешь?
– Безусловно, я…
Мама обнимает её: сжимает крепко дряблыми руками и натруженными ладонями, прижимается щекой к волосам и чешет ногтями меж её лопатками, совсем как в детстве. Наверное, и сама не замечает, как делает это.
– Если ты думаешь, что я не замечаю, как чешу тебе спинку, то это не так.
Эди пыхтит маме в шею, смеясь, и даже почти расслабляется в её руках. Если бы не…
– Про братьев ты мне не расскажешь, да?
– Так, – встаёт мама, – я пошла, товарищ следователь.
Улыбнувшись, Эди метит в юмор, надеясь на ещё одну деталь или оплошность:
– Сдайте подельников, гражданочка, или пойдёте по всем статьям.
– Извини, Эди, – пресекает мама, – это не моя история.
– Как вежливо, – бурчит она.
– Спасибо, Эди, – благодарность звучит серьёзно и отдаёт горькой радостью. – Мне нужно было это услышать.
– Тебе спасибо, – кивает Эди, и мама закрывает дверь за собой и Чипом, выпрашивающим вкусность.
– Ты абсолютно беспардонный пёс! – доносится возмущение из-за двери, а затем звук холодильника. Эди улыбается: мама может сколько угодно сетовать на то, что Чип балованный, но истина в том, что избаловала его она.
Дождавшись, когда закроется дверь в родительскую, Эди бросается к столу и цепляет очки – она обещала маме не записывать её на диктофон, но она не обещала не записывать в дневник.
«Рёв предположительно мотора предположительно в полночь неизвестная блондинка в шляпе предположительно без машины попросила мистера Коста полпервого ночи улыбнулась загорелась проводка пожар начался с…»
Эди пишет и пишет: всё подряд, без знаков, сквозь строки. Каждое случайное слово находит своё место в веренице. Версии вспыхивают перед глазами одна за другой, и одна другую дискредитирует, уступая место новым, таким же несовершенным, пока рука вслепую записывает всё, что помнится. Когда в раздумьях Эди останавливается, её взгляд находит то самое фото: мама и папа сидят в своей комнате и держат её, Эди, на стадии «комок одеял». Эти люди не расследуют исчезновение собственных детей, они ещё не знают опасности, не замечают угроз, а значит, обмануть их не составит труда и…
И Эди распахивает глаза.
И Эди берёт фото в руку.
И Эди видит, что пожар начался не из-за проводки.
Глава 3
От подруг Ребекка часто слышит фразу «ты не поверишь»:
– Ты не поверишь, кого я вчера встретила.
– Ты не поверишь, что мне подарили на день рождения.
– Ты не поверишь, что мне рассказал Дилан, только это секрет!
Скромной и вежливой Ребекке доверяют много тайн, она слышит много «ты не поверишь». Но всех их превосходит Эди, и если бы остальные знали её истории, то уже никогда бы не использовали эту фразу.
– Ты не поверишь, что мама рассказала мне про пожар…
Да, пожалуй, Ребекка вместе с Эди в той фазе, где встреча с бывшим не удивляет. Она складывает наушники в шкафчик и с готовностью развешивает уши.