– Жестоко вы с мной, – пробормотала Новикова. – Хотите меня довести?
– У меня не выйдет, – ответил Глеб. – Прожитые годы унесли с собой все ваши эмоции.
– Возможно, – вздохнула Новикова.
– Взамен прежних эмоций вас будоражат новые, – сказал Глеб. – Для этого я вас и завожу.
– И правда… после услышанного от тебя я столько всего ощутила – и гнев, и отчаяние, под твоим взглядом мне стало себя жалко, и меня разрывала ненависть к мужу… и к тебе. Не взыщи.
– Да не беда, – сказал Глеб. – Я переживу.
ВЫШЕДШИЙ из деревенского дома Глеб оглядывает неухоженный участок и подходит к обшарпанной бочке, под завязку наполненной некогда стекавшей с крыши водой; засунув в нее руку, Глеб соединяет три центральных пальца и дрыгает большим и мизинцем, создавая в довольно прозрачной жидкости машущий крыльями организм, предположительно попавший в беду.
После первого вопроса густо накрасившейся Дарьи Новиковой сотворенное Глебом существо начинает взбалтывать воду еще отчаянней.
– Ты с ними не пошел? – спросила она.
– Они меня не позвали.
– Бедный ты мой… по всему видно, гордый. Попроси они тебя с ними пойти, ты бы и тогда не пошел.
– Вы не знаете, куда они пошли, – сказал Глеб.
– А ты знаешь?
– Они отправились побродить, – ответил Глеб. – Выяснить что и почему у них не складывается.
– У них нелады?
– Я не вникаю.
– Тебе полагается быть в курсе, – сказала Новикова. – Ты же спишь с ними в одной комнате.
– У меня отдельная кровать, – сказал Глеб.
– Твоя-то вряд ли скрипит. Впрочем, может ты и мечешься… всеми отринутым. Как убитому тебе не заснуть. Кроме твоих мыслей, тебе своим копошением друзья препятствуют.
– С врагами я бы на ночь не остался, – сказал Глеб.
– И тебе не противно, что они сношаются прямо при тебе?
– При мне они этого не делают, – ответил Глеб. – Во всяком случае, я не слышал.
– А ты не глуховат? – спросила Новикова.
– А вы сейчас орете или шепчете?
– Я говорю, как обычно, – ответила Новикова. – У меня нет причин на тебя орать или что-то тебе любовно вышептывать.
– О любви следует заявлять в полный голос, – промолвил Глеб.
– Я свое отлюбила. Ты, Глеб, весьма неглупый парень, и внешне ты ничего, но представить тебя рядом со мной я не в состоянии. Ты молод, Глеб… за те дни, что вы пробудете в моем доме, я могу потерять контроль и наделать серьезных глупостей.
– Серьезных? – усмехнулся Глеб. – Не думаю.
– А что ты думаешь обо мне?
– Вы несчастная женщина, – сказал Глеб. – Общение со счастливым мужчиной прибавит вам сил.
В ГОСТИНОМ зале принадлежащего Максиму Капитонова особняка находятся не снявший пиджак и скромно сидящий на стуле Андрей «Боярин» Воронцов и сам хозяин; на Максиме рубашка, рукава у нее короткие, с пренебрежительными взорами по сторонам он расхаживает по помещению, втайне гордясь достатком, не вызывающим у Воронцова особой зависти. Но зависть присутствует.
У Андрея Воронцова редкие слабые волосы. Концентрируя внимание на слишком вольной для делового человека шевелюре Максима, он к ним, своим, машинально притрагивается.
– Ты не продрог? – спросил Максим.
– Меня не ломает, – ответил Воронцов. – С чего бы мне мерзнуть посреди лета?
– В этих необжитых хоромах и летом прохладно. А обживать их некому – сам я тут редкий гость, а никому другому я жить здесь не позволю, чужая вонь в моей собственности недопустима. Ну, и дом у меня – не как у пешки… зачем я его купил?
– Чтобы присматривать, – промолвил Воронцов.
– С нагайкой я по производству не расхаживаю, и глазами там не зыркаю. Объем они дают, качество товара устойчиво, машины едут, на ухабах не подскакивают, дорога гладкая, будто кожа у… не стану себя распалять. Покрытие сменили за наш счет.
– Работа оплачена не впрямую? – спросил Воронцов.
– Мы – мужчины прямые, но умеющие вилять, – ответил Максим. – За это нам полагается рост доходов и репутации. Что закономерно, ведь старшие партнеры нами довольны.
– А что с местными?
– Думаю, им можно доверять, – ответил Максим.
– Но ты им не доверяешь, – сказал Воронцов.
– А вы не доверяете мне. Твое присутствие здесь никому не нужно, а ты вот приехал и заглянул в мой дом. На ужин не останешься?
– Я бы охотно воспользовался твоим гостеприимством, однако обстоятельства вынуждают меня не засиживаться. У меня, к сожалению, самолет.
– Не поезд? – спросил Максим.
– До железнодорожной станции мне ближе, чем до аэродрома. Не исключаю, что мне придется двинуться к ней.
– Ездить поездами безопасней, – глядя Воронцову в глаза, промолвил Максим.
– За вычетом тех случаев, когда в купе в тобой едут три киллера.
– Три – все-таки многовато, – усмехнулся Максим. – Из-за человеческих или обыкновенных денежных разногласий им вполне по плечу перестрелять друг друга у тебя перед носом.
– Надеюсь, они профессионалы, – сказал Воронцов, – и все пули будут направлены ими друг в друга, а не в стены. В меня не должно ничего отскочить.
– Погибнуть от пули, отскочившей от стены – крайне унизительно.
– Мне безразлично, как погибнуть, – вперившись в Максима тяжелым взором, сказал Воронцов. – Я бы еще пожил.
На ЗАТОПЛЯЕМОЙ солнцем террасе жмурящийся, как сытый кот, Глеб размеренно гладит лежащую на его коленях кошку.
Ревностно посматривая на кошку, незаслуженно удостоившуюся столь нежного обхождения, сидящая с Глебом на топчане Дарья Новикова прерывисто мнет в районе бедра узкое платье.
Кошка блаженно замурлыкала. Дарья Новикова удрученно закряхтела. Выражение их чувств на Глеба никак не подействовало.
– Ты не расслабляйся, – сказала Новикова. – Она у меня царапается.
– Если она меня оцарапает, я сверну ей шею, – промолвил Глеб. – Вы не пугайтесь – кошку я не трону.
– Ты это сказал… для меня?
– Ну, зачем же. В отношении вас подобное высказывание звучало бы, как угроза, а я готов говорить вам только самое приятное.
– Да? – недоверчиво спросила Новикова.
– Из благородных побуждений. Не ради какого-нибудь совращения.
– Совращение тут не проглядывается…
– Я рад это слышать, – сказал Глеб.
– С твоей выдержкой первый шаг ты не сделаешь, -проворчала Новикова. – А кто вы вообще такие? Что вы у нас забыли?
– Мы прибыли сюда, чтобы подняться на гору, – ответил Глеб.
– За наркотиками? – поинтересовалась Новикова.
– На горе раздают наркотики? Любопытная новость. Я их не употребляю, но откладывать восхождение теперь незачем – мы с Кириллом все тормозим, не торопимся, а на горе шприцы до краев и косяки в три пальца. Кирилла это вдохновит.
– Он наркоман?
– Кирилл спит с женщинами, – развернув к себе морду кошки, сказал Глеб.
– А шприцы с косяками?
– О данной его склонности мне ничего не известно. И будет о наркотиках. Они – дрянь… дурь… кайф. Почему мы о них заговорили?
– Здесь в окрестностях, как говорят, множество плантаций, где чего-то выращивается, а после сбывается, но я не убеждена. В подробности меня не посвящали, и я предпочитаю без них… без наркотиков.
– Жить? – спросил Глеб.
– Заниматься любовью, – мечтая отдаться, промолвила Новикова.
– Это не одно и тоже, – сказал Глеб. – Но сходства имеются.
– Ты находишь меня привлекательной?
– Я передаю тебе кошку. Освобождаю руки для объятий.
ОТПИВАЯ из бокала коньяк, Максим Капитонов безмолвно демонстрирует скучающему Воронцову обширность своих прилегающих к особняку владений, голых в середине и заросших по краям.
Бассейн пуст, трава давно не стрижена, Максим пытается наслаждаться качественной выпивкой и чудесной погодой – охватившая сердце тоска оказывается сильнее.
В кармане у Воронцова дребезжит телефон.
Он его достает, смотрит, кто звонит, оживляется и хочет поговорить, но, покосившись на Максима, убирает телефон, не ответив.
Терзания гостя положительно сказываются на настроении хозяина: Максим наконец-то доволен. Недопитый коньяк он выплескивает в бассейн.
– Метни взор на мой лягушатник, – сказал Максим. – Не произведение искусства, но ценная вещь. У меня никак не доходят руки его наполнить. Остается уповать на мощный ливень.