В тот день,о которомя рассказываю,затетушкой тащиласьособенно
многолюдная свитаи, волочаее засобойпо базару, дамасиярассуждала
пространнейобыкновенногои притомещеменееделикатно, нежеливсегда.
Из-подопущенныхвекягляделвсев одном итомженаправлении,но
понапрасну. Тетушка подходила к пленниками отходила, и выставляланапоказ
тоодного,то другого, точно обезьян в зверинце;но племянницадержалась
поодаль, в другомконце двора иудалилась, как и пришла, ничем не показав,
чтозаметиламеня.Яне спускал с нееглаз, видел,что онани разу не
обратилана менявзора, и сердце мое исполнилось горечи и уныния. Я вырвал
изсердцаеененавистныйобраз,янавеки покончил сосвоею мечтой,я
безжалостно высмеял себя за то,что в прошлый раз подумал, будто понравился
ей;полночи янемогуснуть,ворочалсяс бокунабок,вспоминалее
очарование, проклинал ее жестокосердие.Какой ничтожной она мне казалась, а
вместес нею и все женщины на свете! Мужчина может быть ангелом, Аполлоном,
но ежели на нем курткагорчичного цвета, она скроет от женских глаз все его
достоинства.Дляэтой девицы я --пленник,раб,существопрезренноеи
презираемое, предмет насмешек еесоотечественников.Язапомнюэтот урок:
теперь уж ни однагордячка из неприятельского стана надо мною не посмеется;
ни у одной не будетповода вообразить, будто я гляжуна нее с восхищением.
Вы даже представить неможете,сколь я былрешителен инезависим,сколь
непроницаемы были латымоей национальной гордости! Явспомнил все низости,
совершенные Британией, поставил весь этотдлинный переченьв счетФлоре и
только после этого наконец уснул.
На другой день я сидел на своем обычном месте и вдруг почувствовал, что
кто-тоостановился рядом сомною,--то была она! Я продолжалсидеть --
поначалуотрастерянности,потомуже сумыслом,а онастояла,слегка
склонясь надомною,словно бы сострадая мне. Онадержалась очень скромно,
даже робко, говорила вполголоса. Ястрадаюв плену? -- спросила она. Может
быть, у меня есть какие-нибудь жалобы?
-- Мадемуазель, -- отвечал я,-- жаловаться не в моем обычае, я солдат
Наполеона.
Она вздохнула.
-- Ну уж, наверное, вы горюете о La France[3], -- сказалаона и чуть
покраснела,французскоесловопрозвучалов ее устах как-то непривычнои
мило.
-- Что вам сказать? -- отвечал я. -- Если бы вас увезли из Шотландии, с
которой вытак слиты, что, кажется, будто даже ее ветры и дожди вам к лицу,
разве вы бы не горевали? Как можем мы не горевать -- сын о матери, мужчина о
своей отчизне, ведь это у нас в крови.
-- У вас есть мать? -- спросила она.
-- В ином мире, мадемуазель, -- отвечал я. -- И она имой отец перешли
вмиринойтою же дорогой, чтоимногиечестные иотважныелюди: они
последовализа своейкоролевойна эшафот.