-- У вас есть мать? -- спросила она.
-- В ином мире, мадемуазель, -- отвечал я. -- И она имой отец перешли
вмиринойтою же дорогой, чтоимногиечестные иотважныелюди: они
последовализа своейкоролевойна эшафот. Так что,как видите,хоть я и
узник, обо мне не стоит слишком сожалеть, -- продолжаля, -- никтоменя не
ждет, я один в целом свете. Куда хуже, например, вон тому бедняге в суконной
фуражке. Онспит рядом со мной, и я слышу, как он тихонько плачет по ночам.
У него чувствительная душа, он исполнен чувств нежных и деликатных; по ночам
во тьме, а иногда и среди дня, если ему удаетсяотвести меня в сторонку, он
изливает мне свою тоску о матери и возлюбленной. Азнаете, отчего он выбрал
меня в наперсники?
Губы ее дрогнули, она взглянула на меня, однако не сказала ни слова. Но
от взгляда ее меня обдало жаром.
-- Только оттого,что однаждына марше явидел издали колокольню его
деревни! Этого оказалось довольно, чтобы связать воедино все те человеческие
инстинкты, которыеделаютжизньпрекрасной, акакихтолюдей икакой-то
уголок земли --особеннодорогими, те инстинкты,которых мне, кажется, не
дано!
Я оперся подбородкомо колено иопустил глаза.Досих пор я говорил
лишьзатем,чтобы задержатьее, носейчасееуход меня не огорчилбы:
тронутьдушуоченьнепростоитаклегкоразрушитьпроизведенное
впечатление!
После минутного молчания она сказала, словно бы с усилием:
-- Я возьму вот эту безделушку, -- положила мне в руку монету впять с
половиной шиллингов и исчезла прежде, чем я успел ее поблагодарить.
Яушел подальше отовсех,к крепостнойстене, и укрылсяза пушкой.
Прекрасные выразительныеглазаэтойдевушки,задрожавшаявнихслеза,
сострадание, которое я услышал в ее голосе, легкость и пугливаяграция всех
еедвижений-- все это, словно сговорясь, пленило меняи воспламенило мое
сердце. Что она сказала? Слова вовсе не были исполнены значения, но глаза ее
встретились с моими и зажгли у меня в крови огонь неугасимый. Я полюбил ее и
не страшился надеяться. Дваждыяразговаривал с нею, оба раза был в ударе,
пробудил в ней сочувствие, нашел слова, которые западутейв память, будут
звучать у ней в ушах ночью, когда она ляжет впостель. Пусть я дурно выбрит
и в шутовскомплатье -- что за важность? Все равно ямужчина, и я заставил
ее меня запомнить.Все равноямужчина, а она, с трепетом сознавал я, она
женщина. Всем водам океана не залить пламя любви; любовь -- это закон жизни,
иона намоей стороне.Я закрыл глаза,и Флоратотчасявилась мнееще
прекраснее, чем в жизни. "И тытоже, -- думал я, -- ты тоже, моя бесценная,
конечно, унесла с собою некий портрет; и непременно будешь глядеть на него и
украшать его. И в ночной тьме, и на улицах присвете дня тебе опять и опять
привидится мое лицо, послышится мой голос, он станет нашептывать тебе о моей
любви,вторгатьсяв твое робкоесердце. Но сколь оно ни робкое, образ мой
поселился в нем--это ясам в нем поселился, и пустьвремяделает свое
дело, пустьрисует портретмойеще болееживыми,болеепроникновенными
красками".