Я бросился к стойке, распахнул один ящик, потом второй – в них не было ничего, кроме наборов ручек, пустых коробок из-под быстрых завтраков и каких-то бумаг. Я осмотрел сам стол. Цветные скрепки, бутылка воды, свежая газета, оригами в виде неаккуратной розочки и рядом – бумажная открытка с пожеланиями, написанная детской рукой.
– Здесь ничего нет! – крикнул я.
Из груди охранника стали вырываться неконтролируемые хрипы. Я быстро огляделся и попробовал позвать на помощь, но никто не отозвался. Только мое эхо. Дрожащее. Напуганное. Охранник указал в сторону коридора, забряцал ключами. На его лбу выступила испарина, когда он попытался объяснить, где лежит его запасной ингалятор.
– Дверь слева или справа? – быстро уточнил я, чувствуя, как моя растерянность перерастает в панику.
Мужчина шумно задышал, и белки его глаз сделались красными. Я схватил ключи из его слабеющей руки и понесся по коридору. Я все надеялся, что встречу кого-нибудь по пути, но коридор был пуст – проклятые праздники! Связка ключей обжигала ладонь, когда я быстрым шагом шел вперед, высматривая нужную мне дверь. Если заключенные находились в другом корпусе, то в этом располагались только пустующие кабинеты сотрудников, какие-то набитые коробками архивы с дверьми нараспашку. Я никак не мог найти тот самый кабинет, который скомкано описал мне охранник, и до того разволновался, что почувствовал подступающую к горлу тошноту. Вернуться назад и подождать отца, чтобы он со всем разобрался? На это не было времени, поэтому я продолжал шнырять по темному корпусу, где, как специально, не горела часть лампочек. Отчаяние скреблось под ребрами. Я начал снова думать о том, чтобы вернуться назад, найти того мужчину с акульей улыбкой, но не был уверен, где именно он находится.
Железная черная дверь, о которой говорил охранник, притаилась точно за поворотом. Я потерял из виду нужный ключ, пока бежал, поэтому пришлось повозиться, чтобы отыскать его. Я перепробовал штук десять прежде, чем мне попался тот самый. Осталось только найти ингалятор и вернуться обратно. Я распахнул дверь и ощутил облегчение, но всего на пару секунд. Наверно, люди так чувствуют себя за секунду до. За секунду до взрыва, за секунду до аварии, за секунду до падения с большой высоты. Все мои нервы обнажились. Мне показалось, что меня толкнули в клетку с диким зверем – я не видел его, но чувствовал его холодный взгляд. Я сразу же понял, что ошибся дверью. Это был не служебный кабинет, а достаточно узкая комната, где, судя по обстановке, проходили допросы заключенных. На потолке болтался допотопный светильник, по центру стоял железный стол, рядом с ним – два стула. На одном из них кто-то сидел.
Призрак, тень, нечеловек.
Мы встретились взглядами. Я замер. Меня обдало ледяной волной ужаса.
Его выдавала тюремная форма – это был заключенный. Мне отчетливо запомнились его глаза. Они были светло-голубые, но не теплые, как у моего отца, а колючие, подчиняющие. Глаза хищника. Я вспотел. Сердце колотилось в горле. В голове ни единой мысли. Ни одной. Какое-то время заключенный тоже не двигался и казался сбитым с толку. Теперь я понимаю, что он не ожидал увидеть перед собой ребенка. Он вглядывался мне за спину, ожидая, что за мной войдет кто-нибудь еще, но коридор был пуст.
– Ты здесь один? – спросил человек в форме.
Я попятился назад. Ноги отказывались подчиняться.
Человек улыбнулся мне и медленно поднялся со стула. В горле пересохло, а руки и ноги похолодели. Я сунулся в карман за ключами, замешкал, потерял ценные секунды. Я бы мог успеть захлопнуть дверь, провернуть ключ два раза и убраться прочь, но тело меня не слушалось. Я был во сне. В самом ужасном своем кошмаре. До этого дня я не испытывал такого чистого ужаса, такого сильного страха перед смертью. Я ослаб за считанные секунды и окончательно потерял контроль над собой.
У меня почти не осталось воспоминаний о тех минутах – все началось быстро и быстро закончилось. Я все-таки попытался убежать и позвать на помощь, но мой крик прервал удар чем-то тяжелым по голове. Мне показалось, что внутри грохнул снаряд, что-то лопнуло, разорвалось на части. От боли меня затошнило, я рухнул на четвереньки. Перед глазами только вспышки, грязно-серый пол и его ботинки. Я думал, что он убьет меня. Эта мысль заслонила собой все прочие. Я не мог пошевелиться, не мог сделать ничего. Потом я клял себя за бессилие. Тысячу раз упрекал в такой покорности, но что я мог сделать?
Не открывать эту дверь – для начала.
Голова горела и кружилась. Тогда мне казалось, что мне проломили череп – такой сильной была боль. Очень медленно, как в замедленной съемке, я поднял голову. С трудом сфокусировал взгляд. Узник снова улыбнулся мне острой улыбкой, опустился на корточки и заглянул мне в лицо. Так охотник смотрит на жертву перед последним выстрелом.
– Золотые рыбки быстро умирают, – прошептал он. – Такие хрупкие.
Я не понял ни слова – бред какой-то, но принял одно решение, которое тогда показалось мне важным – не отворачиваться. Почему-то я подумал, что смотреть заключенному в глаза необходимо. Будто так он меня не тронет. Он говорил что-то еще, но я видел лишь движение его сухих губ. Больше ничего. Мир вокруг вращался, а я все думал, что узник похож на дьявола – черные волосы, черная щетина, бешеные глаза, а в них прыгают искры безумия и жажды.
Я вздрогнул и онемел еще больше, когда его рука легко коснулась моих волос. Молчание. Изнуряющие секунды ожидания.
– Все вокруг умирают, а потом спят в могиле из маков, – прошелестел заключенный, – но ты извини, у меня нет для тебя подарка.
Вокруг меня все плыло. Мне не удалось удержаться в сознании. Ускользая во тьму, я лихорадочно думал об отце и все боялся, что он пойдет меня искать и непременно столкнется в коридоре с человеком, который попытался меня убить.
Глава 2
Тревога
1
Фрэнсис попал под машину, когда мне было семь. Я до сих пор помню его громкий визг – он заполнил все пространство, перекрыл голоса моей матери и ее подруги. Ему переломало кости. Он едва дышал, когда я упал на колени рядом с ним. Светло-медовая мордочка в крови. Его тихий, но очень жалобный скулеж. Я прижал Фрэнсиса к себе и все звал по имени. Малыш, я с тобой. Запах мокрой шерсти и крови. Я вцепился в поводок с такой силой, словно таким образом мог удержать Фрэнсиса от смерти, но очень скоро пес перестал дергаться и замер у меня на руках. Это была моя вина. Обычно поводок находился у мамы, но тогда мы возвращались из магазина, и ее руки были заняты пакетами. Она что-то обсуждала со своей подругой Греттой, а я полностью утопал в своих мыслях. Мой шарф почти волочился по земле, и я все думал, что надо бы завязать его потуже. Тем утром я пребывал в мрачном расположении духа, потому что пропустил мультфильм, который так хотел посмотреть.
Мы стояли у светофора, дожидаясь, когда загорится зеленый. Фрэнсис заливисто, но дружелюбно лаял на других собак и путался у меня под ногами. Пару раз я резко дергал за поводок, чтобы пес вел себя спокойнее. Тогда Фрэнсис утыкался мне в ладонь мокрым носом, влажно дышал на пальцы, а через мгновение вновь заходился лаем.
Я отвлекся. По противоположной стороне улицы ехал велосипедист. Осень выдалась особенно холодной, а парнишка был одет явно не по погоде. Его голые предплечья покраснели от холода. Фрэнсис тоже его заметил и рванул вперед. Поводок выскользнул у меня из рук так легко и плавно, словно я его и не держал. Дальше все смешалось. Помню, как я – Фрэнсис! Фрэнсис, стой! – бросился прямо на проезжую часть.
Мама вскрикнула. Я обернулся. Это спасло меня от участи Фрэнсиса. Белое лицо матери. Пакеты выпали из ее рук, рухнули на асфальт. Бутылка вина разбилась, окрасив палую листву красным. Крупные спелые мандарины выпали из связки и покатились вперед по асфальту. Мамины руки тянули меня назад, старались удержать; она что-то сбивчиво говорила, ее голос дрожал, но я ничего не слышал. Вырвался – побежал к Фрэнсису, коснулся рыжей шерсти дрожащими руками. Я плакал и не мог сказать ни слова. Машины ревели сиренами, водитель громогласно кричал на мою мать. Зажмурившись, я уткнулся лицом в шею своей мертвой собаки.