– Я был бы ему благодарен.
– Кто-нибудь еще знает?
Я отрицательно помотал головой.
– Тогда давай договоримся. Если тебе будет совсем тяжело от этого, то приходи ко мне, хорошо?
Я вымученно улыбнулся.
– Зачем тебе это? Почему ты это делаешь?
Альвин закусил нижнюю губу, снова печально улыбнулся мне.
– Просто я понимаю, что это такое, когда ты не можешь… не можешь поговорить с окружающими о том, что тебя беспокоит.
Честно говоря, в тот момент я не сразу догадался, о чем он. Альвин всегда выглядел так, словно у него вообще нет никаких проблем. Потом до меня дошло: его отец.
– Да, – сказал я. – Хорошо, спасибо.
Мне стало легче. Я-то ожидал упреков, обвинений, но их не последовало. После этого разговора я понял, как на самом деле нуждался в человеке, с которым смогу поделиться своей тайной. Я знал Альвина достаточно давно, доверял ему, но не боялся его разочарования, поэтому он был идеальным вариантом. Я провел в квартире Фоссов еще несколько часов, делясь своими мыслями по поводу Ванденберга. Я рассказал Альвину обо всем, что успел прочесть об Этте и Майке, потому что этим мне тоже хотелось поделиться. Альвин выглядел впечатленным, но он не был напуган, и это помогало мне держаться на поверхности, а не идти ко дну окончательно. Он задавал вопросы. Я отвечал. Мы ломали головы над тем, где прятался Ванденберг, а то, что он прятался – теперь не вызывало у нас ни малейших сомнений. Около трех часов пришла мать Альвина, поэтому мы перебрались к нему в комнату, где еще немного поговорили насчет Ванденберга.
– На сегодня хватит, – осторожно сказал он вскоре, – а то опять не заснешь ночью. Давай-ка я лучше покажу тебе пластинки?
Хороший способ отвлечься. Следующие полчаса Альвин показывал мне свою коллекцию: двойные и одинарные конверты, черный, желтый, голубой винил, ярлыки с серебристыми названиями, красные полосы, белые ободки. У него были шестиугольные декоративные пластинки, пластинки с рисунками и текстами песен. Альвин любил все это почти так же, как фотографию. Я понял это по блеску в его глазах.
– Я быстро увлекаюсь, – сказал он, убирая пластинки обратно в конверты. – Иногда находишь что-то, что нравится, а потом у тебя щелкает в голове, и ты больше не принадлежишь себе.
На мгновение мне почудилось пламя в его взгляде – оно было настоящим и лизало рыжеватые ресницы.
– И чему же ты принадлежишь? – спросил я.
– Камере, – просто ответил он. – Музыке.
Альвин напомнил мне мою маму. Она тоже легко увлекалась – поэзией, скульптурой, театром, жила этим и не могла иначе. «Ведь это так важно – чувствовать, так важно любить прекрасное», – любила повторять она.
3
Домой я вернулся только к пяти, кинул рюкзак в коридоре и позвонил Бастиану. Его голос звучал несколько обиженно, потому что я ничего ему не объяснил и вообще пропал на целый день. Я сказал ему, что мне стало хреново, поэтому я вернулся домой и тут же лег спать, чтобы справиться с тошнотой и головокружением. Не то чтобы это было совсем ложью. Я ведь так и собирался сделать, пока не столкнулся с Альвином. С Бастианом мы говорили недолго, потому что в дверь позвонили, и я пошел открывать.
Это вернулся отец – он выглядел обеспокоенно и хмуро.
– Почему мне только что позвонил твой классный руководитель и поинтересовался о твоем самочувствии? – строго спросил он, стаскивая с рук черные кожаные перчатки.
Я поджал губы. Весь день пролетел для меня вспышкой, и я совсем забыл подумать над тем, что скажу отцу, когда он узнает, что я прогулял.
– Почему я только сейчас узнаю о том, что тебя не было в школе?
– Извини, – тихо сказал я. – Мне нужно было тебе позвонить.
– Неужели?
Я терпеть не мог, когда он говорил со мной таким тоном – спокойным, но твердым и холодным. Отец не сводил с меня взгляда, поэтому я пересказал ему ту же историю, которую от меня только что услышал Бастиан.
– Тебе все равно следовало мне позвонить. Нельзя было в таком состоянии идти домой одному, – отец говорил медленно, подбирая нужные слова. – Ты мог потерять сознание посреди дороги или еще что-нибудь. Это было опасно.
– Тогда почему меня выписали? Что мне надо было делать?
– Лео, выписаться из больницы – это еще далеко не все. Это не значит, что ты теперь полностью здоров. На твое полное восстановление уйдет еще много времени.
Я понуро опустил голову.
– Как ты сейчас себя чувствуешь?
– Уже лучше.
Мы прошли на кухню. Отец достал с полки фаянсовый чайник, насыпал туда зеленый заварной чай, залил водой.
– Посмотрим на твое самочувствие завтра, – сказал он, – если будешь чувствовать себя нормально, то пойдешь в школу, а я тебя немного провожу. Идет?
Меня не слишком-то прельщала мысль о том, чтобы меня провожали, но я понимал, что мне это было нужно.
– Идет.
Мы сели пить чай, и я снова и снова думал о нашем разговоре с Альвином, о том, что он сказал, как только узнал правду. Может, он был прав? Может, моей вины почти нет? Было бы здорово в это поверить, но ведь Альвина не было на моем месте, он не мог знать, как я себя чувствую, а чувствовал я себя паршиво.
Глава 6
Одержимость
1
– Если он не хотел, чтобы его поймали, то зачем оставлял цветы рядом со своими жертвами?
– Может, все иначе.
– О чем ты?
– Может, он хотел.
Мы с Альвином шли вдоль побережья Дуная. Я неотрывно смотрел в темную воду, на ее гладкую поверхность. Почему-то это зрелище вызывало у меня подспудное чувство тоски и легкого беспокойства, но взгляда отвести я не мог. Со дня нашего с Альвином разговора прошло почти два месяца. За это время я так и не отучился спать без света, но зато приобрел новую привычку – каждый понедельник и каждую среду встречаться с Альвином и бродить по окрестностям Регенсбурга. Он, закутанный в длинный черный шарф, рассказывал мне о фотографии, делился планами на будущее, но это было лишь вступлением, потому что в основном мы говорили о Ванденберге. Убил ли он своего отца специально? Что значили его слова, обращенные ко мне? Что он делает сейчас? Вопросов было много, но ответов не предвиделось. Меня подкупало то, что Альвин не важничал со мной, не строил из себя всезнающего взрослого. Он общался со мной так, словно мы были одного возраста, поэтому мне нравилось проводить с ним время – я мог ему довериться. Альвин хранил все мои тайны и никогда не задавал лишних вопросов. Он был удивительно внимателен и добр, проявлял интерес к моим словам и чуткость к моим эмоциям. Мы часто кормили уток, а если мне становилось холодно, то Альвин протягивал мне свой шарф и улыбался. «Не хватало тебе еще простудиться, Лео». В его присутствии мне было спокойно, я мог не бояться осуждения или того, что меня не поймут.
– Не знаю, – я пожал плечами. – В суде Ванденберг так и сказал, конечно, но мне кажется, что это как-то глупо. Ты так не считаешь? Я хочу сказать, что если бы я был на его месте, то тоже бы постарался убедить окружающих в том, что просто желал признания. Просто, чтобы досадить всем вокруг.
Альвин тихо рассмеялся. Из-за холодного ветра его щеки были раскрасневшимися. Он шел, погрузив руки в длинные карманы серого пальто.
– Над чем ты смеешься? – нетерпеливо спросил я.
– Ты нормальный, Лео, – сказал он, хлопнув меня по спине ладонью. – Не пытайся понять образ мышления такого человека, как Вальтер Ванденберг. Психопаты думают по-другому. Они весь мир видят иначе. Нам никогда не понять, что тогда творилось у него в голове. Я хочу сказать, может, Ванденберг видел во всем этом смысл.
Теперь я взглянул на Альвина иначе. До меня стало доходить, что он хотел сказать.
– Смысл?
– Ну да. Возможно, Ванденберг хотел сделать себе имя и войти в историю в качестве одного из самых опасных серийных убийц. Ты сам подумай: Джон Гейси, Тед Банди23. Они у всех на слуху.
Я пожал плечами. Подхватил с земли камешек и бросил его в воду – он дважды прыгнул по ее поверхности, а потом пошел ко дну.