На повороте я все-таки вытащил телефон и написал Бастиану сообщение: «Встретимся завтра, прости». Я подумал, что нужно позвонить отцу, но мне не хотелось беспокоить его и отрывать от работы. Когда впереди замаячил дом, я сорвался на бег, но сразу же в кого-то врезался.
– Ты чего так разогнался, Лео? За тобой кто-то гонится?
Передо мной стоял Альвин Фосс, который жил со своей матерью в квартире над нашей. Ему было семнадцать, но он всегда выглядел старше своего возраста из-за любви к официальной одежде – выглаженные рубашки холодных оттенков, в любую погоду – черный пиджак. В жаркие летние дни он просто набрасывал его на плечи, и тот развивался у него за спиной подобно мантии. Лицо у Альвина было нетипичное, с выступающими скулами, заостренное. Рыжие волосы и теплые бледно-зеленые глаза наталкивали на мысли о кельтах, но в этом не было ничего удивительного – Шарлотта, мать Альвина, была наполовину ирландкой.
– Нет, – я быстро покачал головой и судорожно выдохнул, – все нормально.
Альвин задумчиво хмыкнул и осмотрел меня с головы до ног. В силу возраста мы не были друзьями, но всегда хорошо ладили. Наши матери были подругами, поэтому нам приходилось часто видеться.
По всей вероятности, выглядел я совсем погано, потому что Альвин сказал:
– Слушай, я вообще-то собирался сходить за пленкой, но я вполне могу заняться этим и в другой раз. Хочешь зайти на кофе?
Я хотел отказаться – ведь мне нужно было срочно, срочно! нырнуть в свою постель и накрыться с головой одеялом, но потом я подумал: а почему бы и нет? Лучше провести время в компании хорошо знакомого человека, чем добровольно сдаться обществу четырех стен. Поэтому я согласился, и через пять минут мы уже сидели на кухне в квартире Фоссов.
– Знаешь, похоже, что кофе закончился, – сказал Альвин, заглянув в белый настенный шкафчик, – но есть чай. Будешь с бергамотом или фруктовый?
– А зеленого нет?
На губах Альвина появилась извиняющаяся улыбка.
– Зеленого нет.
– Тогда с бергамотом.
У них дома пахло древесными духами Шарлотты, пряностями и пылью. Квартира казалась просторной из-за обилия белых красок. На светлых стенах маячили разноцветные пятна – фотографии в рамках. Альвин любил снимать и всюду таскал с собой старенькую камеру. Фотографии были разными – случайные люди, лес, грозовое небо, какие-то приятели Альвина, его мать, но ни на одном снимке не было его отца. Я спросил Альвина о нем, когда был на пару лет младше. Он не разозлился, но помрачнел и ответил, что им с матерью пришлось уйти. Я не стал уточнять, что произошло. Мама сказала больше никогда не спрашивать Альвина об этом. И я не спрашивал. Позже я узнал, что отец Альвина любил только две вещи: пить и срывать злобу на жене и сыне.
– Ну, приятель, – сказал он, усаживаясь напротив меня, – в чем дело?
Я неотрывно смотрел на то, как чайный пакетик тонет в кружке, чувствуя, что меня все еще не отпустило до конца.
– Лео?
– Все нормально.
– Не похоже. На улице мне показалось, что ты вот-вот упадешь в обморок или расплачешься.
Я почувствовал, как у меня краснеют уши, но ничего не ответил. Альвин неторопливо размешивал сахар в своей кружке, рассматривая что-то у меня за спиной. Он всегда был тактичен и никогда не позволял себе лишнего, и обычно это располагало к нему окружающих.
– Я всегда думал, что обрабатывать пленку дома чудовищно сложно, – негромко сказал он. – Под рукой должны быть проявитель и закрепитель, дистиллированная вода и еще много чего. Нужно запереться в темной комнате, проверить, чтобы все растворы были правильной температуры. Затем стоит аккуратно отмотать пленку с кассеты, вставить ее в бачок, который потом придется крутить по часовой стрелке. Нужно вовремя залить проявитель, потом заменить его стоп-раствором. Важно соблюсти все-все. В самом конце только и останется, что помолиться, чтобы все прошло хорошо, промыть пленку и развесить ее сушиться.
Я ничего не понимал в фотографии, но мне нравилось слушать Альвина. Он имел привычку объяснять все тщательно и медленно, но интересно, мог рассуждать на любую тему, и это всегда выходило у него складно и легко.
Альвин сделал глоток из своей кружки.
– На самом деле все это не самое главное, – он внимательно посмотрел на меня, – важно не передержать пленку в растворе, потому что в таком случае она пойдет пятнами и испортится. Ты понимаешь?
Я нерешительно кивнул.
– Если очень долго держать все в себе, Лео, то это не приведет ни к чему хорошему.
– Это отец попросил тебя со мной поговорить? – тихо спросил я.
Альвин удивился.
– Нет, просто… – он замялся. – Я вижу, что с тобой происходит. Вот и все. Бледный совсем стал, тощий, на метлу похож. Ты хоть спишь?
Я вяло пожал плечами. Мне не нужно было ничего ему объяснять насчет Ванденберга. Он был в курсе новостей. А кто не был? Не знаю, каким чудом нам с отцом удавалось скрывать все от мамы. Впрочем, интернетом она не пользовалась, предпочитая ему книги, а персонал больницы держал язык за зубами в ее присутствии, так что оставлять ее в неведении было проще, чем мне всегда казалось.
– Так что же случилось полчаса назад? – мягко спросил Альвин.
Он был так осторожен со мной, улыбался, смотрел прямо, но не сочувственно – это меня и подкупило, потому что к тому времени меня начинало тошнить от жалости во взглядах, направленных в мою сторону. Может, из-за этого я вдруг начал говорить, а, может, мне просто нужно было выговориться – я не знаю. Альвин не перебивал, он слушал с живым интересом и неподдельным вниманием. Я рассказал ему о панической атаке около школы, о том, как принял другого мужчину за Ванденберга, поделился своими страхами и тревогами, даже признался в том, что засыпаю только при свете ночника.
– Это нормально, – спокойно сказал Альвин, когда я закончил. – Нормально, что ты так себя чувствуешь. Я бы тоже боялся.
И я не выдержал. У меня внутри что-то оборвалось, лопнуло, скрутилось в тугой холодный узел. Я тихо всхлипнул.
– Нет, все не так, – шепнул я, сдерживая вновь подступившую истерику. – Не в этом дело. Я бы чувствовал себя лучше, я бы справился, если бы не…
Альвин немного напрягся, но ничего не сказал, а только кивнул, чтобы я продолжал дальше.
– Это была случайность, – выпалил я. – Случайность. Я не знал, что так получится. Я просто…
Альвин встал из-за стола, налил стакан воды и дал мне в руки. Он не вернулся на прежнее место, а опустился около меня на колени, чтобы поймать мой взгляд, потому что я опустил голову.
– Что ты имеешь в виду?
Я быстро облизал пересохшие губы, сжал стакан с такой силой, что заболели пальцы.
– Это я его выпустил, – зашептал я. – Из-за меня он сбежал.
Тогда я рассказал ему все: о поисках ингалятора, о десятках одинаковых дверей, о том, как я выбрал не ту, о взгляде Ванденберга и его словах. Я вывалил на Альвина правду голую и неприглядную, ужасно стыдную – от начала и до конца.
– Вот как.
Он протянул ко мне руку, погладил по волосам.
– Это действительно случайность. Ты виноват не больше того человека, который вздумал проводить допрос, пренебрегая соответствующими мерами безопасности. Ванденберг был без наручников? Был. Черт, Лео, я понимаю, что ты винишь себя, но подумай вот о чем: ты не мог знать. В чем твоя вина? В том, что ты хотел помочь человеку? В том, что кто-то оставил серийного убийцу одного?
Я поставил стакан на стол, так и не притронувшись к воде.
– Если он снова начнет? – тихо спросил я. – Если снова начнутся убийства?
Это беспокоило меня больше всего. Даже больше того, что Ванденберг придет за мной. Я думал об этом часами. Эта мысль не давала мне покоя с тех самых пор, как все случилось.
Альвин вздохнул и поднялся с пола.
– Будем надеяться, что он не совсем ненормальный.
– То есть?
– Не думаю, что ему сильно нравилось торчать за решеткой. Окажись я на его месте, я бы предпочел залечь на дно. Я бы предпочел сделать так, чтобы обо мне все забыли.