– Макензи, ты здесь отчасти из‑за своих детей, но еще ты здесь для того, чтобы…
– Моих детей? – перебил Мак, – Что ты хочешь этим сказать? Что это значит: я здесь из‑за своих детей?
– Макензи, ты любишь своих детей так, как твой собственный отец никогда не умел любить тебя и твоих сестер.
– Конечно, я люблю своих детей. Все родители любят своих детей, – заявил Мак. – Но какое отношение это имеет к тому, что я здесь?
– В некотором смысле все родители любят своих детей, – отозвалась она, не обращая внимания на его второй вопрос. – Но иногда родители слишком сильно изломаны, чтобы любить их правильно, а некоторые вообще не способны любить их, это ты должен понимать. Но ты, ты любишь своих детей правильно, и это очень хорошо.
– Я во многом научился этому у Нэн.
– Мы знаем. Но ты же научился, верно?
– Полагаю, что так.
– Среди загадок изломанных человеческих душ одна из самых примечательных – умение впускать в себя перемены, – Она была спокойна, словно море в штиль, – Так вот, Макензи, могу я узнать у тебя, кого из детей ты любишь больше других?
Мак мысленно усмехнулся. По мере того как появлялись младшие дети, он сам не раз задавал себе этот вопрос.
– Я не люблю кого‑то из них больше остальных. Я люблю каждого из них по‑своему, – ответил он, осторожно подбирая слова.
– Объясни мне это, Макензи, – попросила она.
– Ну, каждый из моих детей уникален. И эта уникальность и ярко выраженная индивидуальность требуют от меня и индивидуального отклика. – Мак откинулся на спинку кресла. – Я помню, что чувствовал, когда родился Джон, мой первенец. Я был так захвачен мыслями об этой крошечной искре жизни, что начал по‑настоящему волноваться, останется ли во мне хоть немного любви для второго ребенка. Однако когда появился Тайлер, было такое ощущение, будто он принес мне некий особенный дар, совершенно новый запас любви, предназначенный именно для него. Наверное, если подумать, именно это ощущает Папа, когда говорит, что «особенно» любит кого‑нибудь. Когда я думаю о ком‑то из моих детей в отдельности, я понимаю, что «особенно» люблю каждого из них.
– Прекрасно сказано, Макензи! – Похвала прозвучала весомо, затем женщина чуть подалась вперед, говоря по‑ прежнему мягко, но серьезно: – Почто, если они поступают плохо, или же делают выбор, который тебе не нравится, или ведут себя агрессивно и грубят? Что ты испытываешь, когда они позорят тебя перед другими? Как все это влияет на твою любовь к ним?
Мак ответил медленно и неохотно.
– На самом деле никак. – Он знал, что сказал сейчас правду, даже если Кейт иногда не верила этому. – Я признаю, что это влияет на меня, временами я сержусь или смущаюсь, но даже если они ведут себя плохо, они по‑прежнему являются моими сыновьями и дочерями, они по‑прежнему Джош или Кейт и останутся ими навсегда. То, что они делают, возможно, задевает мою гордость, но не затрагивает моей любви к ним.
Она откинулась назад, сияя улыбкой.
– Ты мудр, как истинно любящий, Макензи. Многие верят, что любовь растет, но растет только понимание, а любовь просто расширяется, чтобы занять весь объем. Макензи, ты любишь своих детей, которых так хорошо понимаешь, удивительной, настоящей любовью.
Слегка смущенный ее похвалой, Макензи опустил глаза.
– Что ж, спасибо, но я далеко не всегда такой с другими людьми. Тогда моя любовь в большинстве случаев зависит от каких‑то условий.
– Но это все равно начало, верно, Макензи? И ты не продвинулся бы дальше неспособности твоего отца любить, если бы не Бог и ты сам, вместе изменившие тебя, чтобы ты научился любить.