Он посмотрел вниз и с облегчением заметил слабое отражение на полу, гладком и темном, словно вымощенном слюдой.
Храбро сделав шаг, он заметил, что круг света двинулся вместе с ним, освещая дорогу на шаг впереди. Чувствуя себя уже более уверенно, он начал медленно продвигаться в ту сторону, куда был обращен лицом, то и дело поглядывая на пол из опасения, что тот может внезапно разверзнуться прямо под ним. Он настолько был поглощен своим продвижением, что натолкнулся на какой‑то предмет и чуть не упал.
Это оказалось деревянное кресло, с виду довольно удобное, стоявшее посреди… ничего. Мак тут же решил сесть и подождать. Пока он ждал, свет продолжал уходить вперед, как будто бы и сам Мак шагал дальше. Прямо перед собой он увидел довольно большой стол черного дерева, совершенно пустой. А затем, когда свет задержался, он даже подскочил от изумления, потому что увидел ее. За столом сидела высокая женщина с оливковой кожей и точеными испанскими чертами лица, одетая в темный ниспадающий балахон. Она сидела прямо и величественно, словно верховный судья. Она была так хороша, что захватывало дух.
«Вот это красота, – подумал он. – Вот чего силится достичь сладострастие, но никогда не достигает». В тусклом свете было трудно рассмотреть ее лицо, потому что волосы и воротник платья частично закрывали его. Ее глаза блестели и вспыхивали, словно порталы в бескрайнее звездное небо, отражая неведомый свет, источник которого находился внутри ее.
Мак не нарушал тишину, опасаясь, что голос все равно безответно потонет в пространстве. Он подумал только: «Я Микки‑Маус, который собирается заговорить с Паваротти». Эта мысль заставила его усмехнуться. Словно разделяя его веселье от этого гротескного образа, она улыбнулась в ответ, и вокруг заметно посветлело. И тогда Мак уверился, что его здесь ждали. Она казалась странным образом знакомой, словно он мог встречать ее в прошлом, только он знал совершенно точно, что никогда не видел ее.
– Могу ли я спросить… кто ты? – запинаясь, проговорил Мак, и собственный голос до последнего звука показался ему похожим на голосок Микки‑Мауса, он едва всколыхнул неподвижный воздух пещеры, а затем затих, словно эхо.
Она пропустила его вопрос мимо ушей.
– Ты понимаешь, для чего ты здесь? – Словно ветер, сметающий пыль, ее голос мягко выставил его вопрос из помещения.
Мак почти ощущал, как ее слова дождем падают ему на голову и стекают вдоль позвоночника, вселяя восторженную дрожь в каждую клеточку. Он решил, что никогда не заговорит снова. Он хотел только, чтобы говорила она, говорила с ним или с кем‑то еще, лишь бы он мог присутствовать рядом. Однако она ждала ответа.
– Ты знаешь. – Его голос вдруг сделался насыщенным и звучным, Маку даже захотелось обернуться и посмотреть, кто это говорит. Но он почему‑то понял, что произнесенное им – правда… что его слова прозвучали как правда. – Я понятия не имею, – прибавил он, снова запинаясь и устремляя взгляд в пол. – Мне никто не сказал.
– Что ж, Макензи Аллен Филлипс, – засмеялась она, заставив его вскинуть голову, – я здесь, чтобы тебе помочь.
Если у радуги или у цветка есть голос, то именно так звучал ее смех. Он походил на дождь света, на приглашение к беседе, и Мак засмеялся вместе с ней, даже не зная почему и не желая этого знать.
Наступила тишина, и нежное лицо женщины приобрело сосредоточенное выражение, словно она могла заглянуть в самую его суть, минуя все наносное и притворное, заглянуть в такие глубины, о которых редко, если вообще когда‑ либо, вспоминают.
– Сегодня очень важный день с очень важными последствиями. – Она помолчала, словно желая добавить веса и без того уже к почти физически тяжелым словам. – Макензи, ты здесь отчасти из‑за своих детей, но еще ты здесь для того, чтобы…
– Моих детей? – перебил Мак, – Что ты хочешь этим сказать? Что это значит: я здесь из‑за своих детей?
– Макензи, ты любишь своих детей так, как твой собственный отец никогда не умел любить тебя и твоих сестер.