– И куда же в таком случае попадаем мы? – Мак испытывал такое чувство, будто задает этот вопрос от лица всего человечества.
– Ровно туда, где должны были находиться с самого начала. В самый центр нашей любви и наших чаяний.
Снова повисла пауза, а за ней:
– Кажется, этого мне хватит для жизни.
Иисус усмехнулся.
– Я рад это слышать, – после чего они оба засмеялись.
На этот раз никто ничего не говорил. Тишина опустилась, словно одеяло, и все, что слышал теперь Мак, – биение воды о причал. Но молчание снова нарушил он:
– Иисус?
– Да, Макензи?
– Меня в тебе кое‑что удивляет.
– В самом деле? И что же?
– Наверное, я ожидал, что ты будешь более… Ну, с точки зрения простого человека, более впечатляющим.
Иисус хмыкнул:
– Впечатляющим? Ты хочешь сказать, красивым?
– Ну, я пытался сказать иначе. Я почему‑то думал, что ты должен быть идеальным человеком, ну, ты понимаешь, атлетического телосложения, поразительной красоты и прочее.
– Все дело в моем носе, да?
Мак не знал, что ответить.
Иисус смеялся.
– Я же еврей, ты ведь помнишь. У моего деда по материнской линии был огромный нос. У большинства мужчин по материнской линии были большие носы.
– Я думал, что ты более красивый.
– По чьим стандартам? Между прочим, когда ты по‑настоящему меня узнаешь, это будет тебе совершенно безразлично.
Слова, хотя и сказанные добродушным тоном, обжигали. Действительно обжигали, но почему? Мак несколько секунд лежал, соображая: может быть, он знает Иисуса… не по‑настоящему? Может, то, что он знал, было просто иконой, идеалом, образом, через который он пытался постичь смысл духовности, но не настоящего человека.
– Почему так? – спросил он. – Ты сказал, что если бы я знал тебя по‑настоящему, то не имело бы значения, как ты выглядишь…
– Это очень просто. Существо всегда выходит за рамки внешности, за рамки того, что только кажется им. И как только ты начинаешь познавать существо за пределами его приятного или же некрасивого лица, как это тебе свойственно по природе, внешность начинает блекнуть и блекнет до тех пор, пока окончательно не потеряет значения. Вот почему Элозия такое чудесное имя. Бог, который есть источник всего сущего, обитает внутри, вокруг и пронизывает насквозь, неизбежно проявляясь реальностью, и любая внешняя оболочка, которая прикрывает реальность, спадает.
Иисус замолчал. Мак некоторое время обдумывал слова, сказанные им. Через пару минут он решился задать еще один рискованный вопрос:
– Ты сказал, я не знаю тебя по‑настоящему. Но было бы гораздо проще узнать, если бы мы всегда могли побеседовать вот так.
– Надо признать, Мак, что ситуация необычная. Ты действительно увяз, и мы захотели помочь тебе избавиться от боли. Но не думай, что лишь по причине моей невидимости наши отношения делаются менее настоящими. Они делаются другими, но, может быть, даже более настоящими.
– Это как?
– С самого начала моей целью было, чтобы я пребывал в тебе, а ты – во мне.
– Стой, стой. Погоди минутку. Как такое возможно? Если ты все еще полностью человек, как ты можешь пребывать во мне?
– Потрясающе, правда? Это чудо Папы. Это сила Сарайю, моего Духа, Духа Господа, который возрождает давным‑давно разорванный союз. А я? Я предпочел жить изо дня в день настоящим человеком. Я полностью Бог, но по сути я человек. Как я сказал, это чудо Папы.
Мак напряженно слушал.
– Ты ведь говоришь о настоящем пребывании, а не о чем‑то абстрактном, теологическом?
– Ну конечно, – ответил Иисус голосом звучным и уверенным.