Блуждание по улицам имитировало бесплодный поиск заветного лица или воспоминания, погоню за вечно ускользающим счастьем в любви. В уличном поиске присутствовала романтика, — правда, не полнокровная романтика, а лишь ее голый скелет. Ты мог проблуждать всю ночь и вернуться домой ни с чем, но при этом все же сказать, что неплохо провел ночь. В случае с Финклером такой исход был даже предпочтительнее, поскольку он ни разу не встречал проститутку, которая ему бы по-настоящему понравилась. Следовательно, ему нравилось то самое заветное лицо или воспоминание, которое невозможно было найти. Положим, ему было бы труднее сказать «нет» смазливой евреечке с бюстом а-ля ущелье Манавату, чем субтильным белобрысым полячкам, но не факт, что он сказал бы ей «да».
Он посчитал, что подобное отношение к уличному поиску сделает этот вариант достаточно безопасным, — прохожего, с виду столь рассеянного, трудно заподозрить в погоне за сексуальными удовольствиями.
С таким рассеянным видом он и прогуливался, пока чуть не подпрыгнул от неожиданности, когда его окликнули:
— Сэм! Дядя Сэм!
Самым правильным в данной ситуации было бы проигнорировать оклик и продолжить путь. Но он слишком заметно вздрогнул, услышав свое имя, и, если бы теперь он пошел дальше как ни в чем не бывало, это могло вызвать подозрения. Посему он обернулся и увидел Альфредо, с бутылкой пива стоящего на пятачке перед таверной, чуть в стороне от большой пьяной компании.
— Привет, Альфредо.
— Привет, дядя Сэм. Вы здесь просто так или по делу?
— Скажем так: просто по делу. — Финклер взглянул на часы. — Я должен встретиться со своим продюсером. Уже опаздываю.
— Новый телецикл?
— Да, сейчас в начальной стадии.
— О чем на сей раз?
Финклер взмахнул руками, изобразив в воздухе нечто неопределенно-округлое:
— Спиноза, Гоббс, свобода слова, камеры видеонаблюдения и так далее.
Альфредо снял темные очки, но тут же надел их снова и почесал затылок. Финклер уловил сильный алкогольный выхлоп. Может, Альфредо тоже искал проститутку и таким способом набирался смелости? Если так, он с этим явно перебрал — столько перегарной смелости может отпугнуть любую жрицу любви еще на дальних подступах.
— Хотите знать, что я думаю обо всех этих гребаных видеокамерах, дядя Сэм? — спросил Альфредо.
Финклер терпеть не мог, когда Альфредо называл его «дядей». Нахальный гаденыш. Он снова взглянул на часы:
— Если только в двух словах.
— Я считаю их проклятием, которое мы заслужили. Надеюсь, и сейчас на нас пялится какая-нибудь из этих камер. Мы всегда должны быть в фокусе.
— Почему ты так считаешь?
— Потому что все мы — подлое, лживое, вороватое мудачье.
— Очень суровая оценка. Кто-нибудь обошелся с тобой подобным образом?
— Да. Мой отец.
— Твой отец? И что он тебе сделал?
— Проще сказать, чего он несделал.
Финклеру казалось, что Альфредо в любой момент может упасть — так нетвердо он стоял на ногах.
— А я думал, что ты ладишь со своим отцом. Разве вы не ездили вместе на отдых?
— Это было сто лет назад. И с тех пор я от него не слышал ни слова, а недавно узнал, что он перебрался на квартиру к какой-то женщине.
— Ее зовут Хепзиба. Я удивлен, что он тебе не сообщил. Наверняка он собирался, но затянул с этим делом. Ты упомянул об уличных видеокамерах в том смысле, что они могли бы зафиксировать его переезд и сделать тайное явным?
— Я в том смысле, дядя Сэм, что мой так называемый отец может в какую-то минуту казаться твоим другом, а уже в другую минуту ты для него как бы не существуешь.