– Вот и не трепись зазря, хучь и предпартиец. Был. Все знают, что такие дела не перед добром, несчастье предвещают, – солидно объяснил Грибный.
– Брось ты эти темные суеверия, – поморщился печник.
– А еще вчерась днем слышал я, как из ближнего леса, – кивнул в сторону нашего вчерашнего грибного похода дед, – кричали на разные голоса.
– Дети ходили в лес, вот и перекрикивались, озоровали.
– Какие же дети в дождь в лес пойдут, – рассудительно сказал Грибный. – То леший шалил, знамое дело. Чуял, что убийство в деревне будет, вот и лиховал.
Первыми к восьми утра приехали из Дубровки милиционеры на УАЗ-ике. Потом участковый – капитан Николай Васильевич Семенов и автобус-катафалк забрать тело на вскрытие – еще пожарные обратили внимание на железные вилы, торчащие из обгоревшего трупа Ларисы Гитлеровны. Рукоятка то сгорела, а вот что металл останется, мы с Пашкой не сообразили в ночной суматохе. К обеду тело увезли, а опрос жителей милиционеры продолжали часов до трех дня. Уже в полдень, когда мы пошли забрать из пригнанного к деревне стада корову на обеденную дойку, среди доящих хозяек слышалось зловещее слово «Убийство!». Убийства в районе были редкостью, и преступление не могло не взбудоражить окрестный народ. Явниху никто особо не жалел, но всем было интересно, кто же мог прикончить старую ведьму?
Воскресенье – день
К нам домой заходил участковый, спрашивал у матери про отсутствующего в деревне отца. Мать напоила Семенова чаем с вареньем, расспрашивала его об убийстве. Мы подслушивали из комнаты. Версий у милиции было не особо много – считали, что кто-то убил Ларису Викторовну по пьяному делу с целью грабежа. Семенов обратил внимание матери на пропажу кур. Милиционеры проверили всех деревенских бывших судимых и асоциальных элементов, но у всех было алиби. Как сказал Николай Васильевич, видимо, кто-то из соседних деревень совершил черное дело. Допив чай, участковый откланялся, попросив, чтобы, когда вернется отец, ему непременно позвонил.
– Вот значит как, – мать налила себе еще чаю и задумчиво вертела чашку, – думают, кто-то из округи…
– Так я герой или нет? – спросил Пашка.
– Ты – баран. И ты, Виталий, тоже. Не додуматься вилы вытащить – это просто уму непостижимо. Это надо быть полными петрушками с пустыми головами. Про кур слышали?
– Да, – ответил я.
– Надо начинать их рубить и потрошить по-тихому, пока никто ничего не заподозрил.
– А кто и что может заподозрить?
– А вдруг обыск? – пристально посмотрела на меня мать. – И что ты им скажешь? Что чужие куры сами в сарай набились?
– Я не умею рубить…
– У неумеки руки не болят, – отрезала мать. – Что там уметь? Кладешь ее шею на пень, топором ёк и все: курица не птица, Советская Болгария не заграница. Вспарываешь ей пузо и вываливаешь в помойное ведро потроха. Потом тушку ошпариваешь кипятком и начинаешь ощипывать. Справитесь, – махнула рукой, – не сложнее, чем старушку замочить, Раскольниковы. Иди, что ты стоишь? Ты же будущий воин, – глумливо сказала она. – Не будете ротозеями – все у вас получится.
Пообедали жареными ночными грибами. Грибы как-то в горло не лезли, сразу вспоминался отец. Я незаметно подвинул свою тарелку Пашке, а он и рад стараться: смолотил мигом. Как в него только помещалось столько еды?
После обеда, мы с Пашкой поставили на очаг во дворе греться выварку с водой и пошли в сарай за первой курицей. Стоял у нас во дворе металлический обод от тракторного колеса, с вырезанным сбоку отверстием для дров, служивший очагом. На него ставилась длинная сорокалитровая выварка из нержавеющей стали. В любую погоду: в снег и дождь, в грозу и вёдро, град и буран, приходилось нам с братом разжигать огонь под этой вываркой и, постоянно подбрасывая дрова, караулить, пока вода закипит. Даже падающие с неба камни не могли освободить нас от этой обязанности. Когда вода закипала, засыпали туда комбикорм и заваривали, помешивая длинной узловатой палкой. Потом снимали и ставили следующую выварку. А дальше надо было в большом чугунке с дыркой от пули картошки сварить для поросят. Так весь вечер возле этого костра и проводили, под дождем и снегом, среди комаров и разного гнуса.
Курицу схватили первую подвернувшуюся. Приволокли ее к костру. Положив ее на пень, я достал спрятанный за калиткой топор. Прятали мы его, чтобы никто не спер, хотя, у нашего отца и так никто бы ничего не спер. Подкравшийся Пашка смотрел с острым любопытством, возбужденно подрагивали, словно хоботок насекомого, очки. Я стоял и чего-то ждал.
– Чего ты ждешь? – не выдержал Пашка.
– Она же живая, – попытался объяснить я. – Она дышит.
– Руби скорее, мамка успеет на ужин сготовить!
– Она же живая, как ты не понимаешь?
– Руби, а то опять один горох вечером жрать! – горячечно сказал Пашка.
Отец где-то спер целый мешок гороха, и мать из экономии постоянно варила его нам. Вздохнув, я резко опустил топор на покорно вытянутую шею. С легким хрустом перьев голова отделилась и отлетела к забору. Из обрубка шеи ударила длинная струя крови. От неожиданности я отпустил тушку, и обезглавленная птица рухнула с пня. Упав на землю, она вскочила на ноги и, поливая вокруг кровью, словно из брандспойта, кинулась прочь, в сад. Я остолбенело смотрел вслед. Пришел в себя только от воплей брата.
– Уйдет! – верещал он. – Уйдет же!!!
Схватив полено из кучки дров, приготовленных на вечер, он с неожиданной ловкостью, будто заправский городошник, швырнул его вслед беглянке, снеся курицу, словно кеглю.
– Попал!!! – заорал Пашка и начал скакать по двору, улюлюкая и изображая индейский танец.
От сарая к его воплям добавилось кукареканье нашего петуха. На шум из дома вышла недовольная мать.
– Опять скачешь, кособокий? – брезгливо поморщилась она. – Знать, не устал. Ты чего стоишь, шупальца свесив, Виталий? – перевела взгляд на меня. – Зарубил куру? Где тушка?
– Она убежала, – признался я.
– Безмозглый, весь в Витьку, – поставила диагноз мать. – Это у тебя от того, что шапку зимой не носишь. Смотри, мозги вытекут, безмозглым станешь.
– Я ее подбил! – ликующе вклинился в материнские поучения Пашка.
– Кого ты подбил, кочерыжка моченая? – спросила мать.
– Виталик ей голову отрубил, а она тикать, а я поленом ее, – хвастался брат.
– Хоть у кого-то здесь мозги с моей помощью работают, – похвалила мать. – Вовремя я за твое воспитание взялась. Теперь принеси добычу.
Пашка, схватив еще одно полено, пошел за тушкой.
– А ты не стой столбом, а то голуби гнездо в волосах совьют, – велела мне мать. Приняла из рук Пашки окровавленную птицу и положила на заборный столб. – Пускай пока полежит. Как вода закипит – меня позовете.
Вода закипела, Пашка позвал мать. Она пришла с кастрюлей и ножом. Брат волок следом таз.
– Клади куренка в таз, – командовала мне мать. – Теперь поливай кипятком. Павел, возьми за лапы эту падаль, только осторожно, не обожгись. Виталий, лучше лей, не жалей, не в пустыне. Теперь щипайте.
Мы начали отдирать мокрые скользкие перья.
– Шибче щипите, каторжники.
С грехом пополам ощипали птицу.
– Павел, опять бери за лапы, Виталик, возьми нож и вспори брюхо.
Я провел ножом по животу, из разреза хлынули петли кишок и что-то желто-зеленое, пошел резкий запах.
– Она не пропала? – заволновался поморщившийся Пашка.
– Нет, все нормально, это потрошки так пахнут.
– А их едят? – жадно спросил брат.
– Еще как, – она подмигнула. – Как пожарим с луком, так тебя за уши не оттащишь.
– А мы пожарим? – облизнулся Пашка.
– Конечно, – успокоила мать. – Виталий, теперь промой брюхо изнутри, внутренности пополоскай. Молодцы, – мать уложила птицу в кастрюлю. – Я пошла готовить, а вы рубите остальных, а потом заварите месиво свиньям. И перья под яблоней в саду заройте, это полезно для будущего урожая. Опять же, улики лишние скроет от глаз.
– А из головы можно что-нибудь приготовить? – смущенно улыбнулся Пашка.