Вольтуччи. Вы, инспектор, садитесь… Покушайте немного супа. Это вас успокоит.
Луболо. Я уже успокоился.
Джокетто. Вот именно. Садись и ешь суп. А я вам пока расскажу одну историю. Чтобы сбить хмурь мелкой мысли и пищеварению поспособствовать.
Вольтуччи. Вообще-то это мое дело, истории рассказывать. Но, как говорится: «и ты падешь днем, и пророк падет с тобой ночью». Ну и чего?
Джокетто. Ну, так вот. Вы ешьте, ешьте. Эта история о любви. Большой и чистой. И вероятно вследствие этого очень несчастной. То ли в Братиславе, то ли в Копенгагене, то ли с родителями, то ли с собакой жил-был один паренек – жил себе и жил, приемлемо. Недалеко от него жила одна девушка. Беленькая, свеженькая, статненькая – тоже довольно спокойно жила. Но однажды вышло так, что они встретились. И началось – паренек стал плохо есть, плохо спать, ну в общем, запал на эту деву по полной. «Маленькая, стонал он в ночи, ты моя маленькая… чудесная… божественная и единственная…». Как-то вечером он отважился во всем ей признаться. Она его внимательно выслушала и, имея в виду нечто свое, сказала в ответ: «Я очень ценю твои чувства, но быть с тобой не могу. Потому что я лесбиянка». Парень от этих слов окончательно погруснел. Вывалялся в росе, впал в депрессию – не долго думая, решил утопиться. Отослал девушке краткую весточку и на берег отправился. Она получила послание через непросыхающего пастуха Чекушу. Бегло его пробежала и у нее фактически подкосились ноги – на самом деле она этого парня сразу полюбила, а о том, что она лесбиянка, сказала ему затем, чтобы проверить его чувства. «Ну, думает, напроверялась. Наделала глупостей. Наворотила». И ей тут же расхотелось жить – по-быстрому набросав предсмертную записку, она скрылась во мраке. Приподняла юбку… под поезд бросилась! А парень, разумеется, был жив – когда он пришел на берег, желание прыгать у него почему-то исчезло. Кальсоны снял, а в омут бросаться не хочется. Что закономерно – жизнь полна дерьма, но она, как есть, одна. Подумав еще раз поговорить с любимой, молодой человек прибежал он к ней домой, без стука ворвался в прихожую – там все зеркала завешаны черным: вопли и слезы. Он выяснил, в чем дело и обомлел. Как же мне, прошептал он про себя, теперь существовать? Исчезну! Утрачу личность! Сегодня же покину дом и стану обездоленным странником. Он ушел, ушел из-за любимой… но она тоже не померла – испугалась под поезд бросаться. Уйти куда глаза глядят, не преминула – на данный поступок ее хватило. Ну, в общем, и он и она стали бомжами. Занимательно? Это еще не все. Лет через двадцать они встретились вновь: под каким-то мостом. Узнали друг друга, крепко обнялись, прижались и, не найдя сил заняться любовью, заснули. Спят. Подхрапывают. Улыбаются во сне – мороз в ту ночь был страшный. Жуткий. Поэтому они так и замерзли, обнявшись. На утро они предстали двумя холодными счастливыми трупами. Вот и все. На мой взгляд очень романтичная история. Пищеварению помогла?
Луболо. Я чуть не подавился…
Вольтуччи (взяв в руки графин). Я думаю, возражающих не будет?
Луболо. Здесь нас уговаривать не надо. По-моему, моя очередь тост произносить?
Вольтуччи. Ваша, Инспектор.
Луболо. Поскольку, как я понимаю, будущего у нас нет, я предлагаю выпить за наше прошлое.
Джокетто. Некорректный тост. Прошлого у нас тоже уже нет. У нас есть только настоящее. Только стоит ли за него пить?
Вольтуччи. Мне кажется, что стоит. И именно за наше настоящее, а не против.
Луболо. За наше настоящее!
Джокетто. Да хранят нас мощи Питера Пена!
Вольтуччи. Я, Инспектор, давно собираюсь вас спросить. Как это принято между друзьями – прямым текстом.
Луболо. Спрашивайте. Я готов.
Вольтуччи. Вы верите правительству?
Луболо. Я ему не верю, я на него работаю. Точнее работал. (Джокетто) А тебе доводилось работать на правительство?
Джокетто. Каждый интеллигентный человек когда-нибудь работал на правительство. Я не исключение.
Вольтуччи. И кем ты работал?
Джокетто. Наблюдателем.
Луболо. И за кем наблюдал?
Джокетто. За тобой.
Луболо. За мной?!
Джокетто. Шутка. Не имею ни малейшего представления за кем. Даже не предполагаю его иметь.
Вольтуччи. Интересно, где он сейчас… что с ним сталось…
Луболо. Мне это абсолютно не интересно.
Джокетто. Какой ты, однако, нелюбознательный – сколько прекрасных фильмов, выставок, спектаклей, а ты лежишь один. Впотьмах. Плохая граппа, обожженная слизистая…
Луболо. Зато у меня есть усы.
Джокетто. У каждого свой пропуск в рай.
За сценой раздается взрыв. Не очень сильный, но уже явный.
Луболо. Какая-нибудь еда еще будет?
Вольтуччи. Если я не ошибаюсь, еще будут пирожки с моцареллой. Только, если вы не против, давайте дождемся мою знакомую.
Джокетто. Паскуэлину, что ли?
Вольтуччи. Ее.
Луболо. И что ты в ней нашел.
Вольтуччи. А что она нашла во мне?
Джокетто. Тоже верно – будь у меня любимая женщина, я бы смотрел на нашу с ней связь именно с этих позиций. Кстати, а что она в тебе нашла?
Вольтуччи. Наверное то, что потеряла в другом… твоя очередь тост говорить.
Вольтуччи разливает, он и Луболо поднимают рюмки и ждут тоста, взявший рюмку Джокетто долго на нее смотрит. Потом молча выпивает.
Луболо. Да… Вот гад… Давай, Вольтуччи, за твою женщину с тобой выпьем.
Вольтуччи. Спасибо. Она хорошая. Впрочем, все это, наверное, безумие какое-то.
Джокетто. Напоследок побезумствовать – святое дело.
Вольтуччи. Есть из-за кого. И есть кому… Полагаю, мне не расхочется ее любить.
Джокетто. Статистика не на твоей стороне.
Вольтуччи. На моей стороне нечто большее. Что? Это… и… это… и… короче, словами об этом не скажешь.
Луболо. Ну ты, Вольтуччи, и фрукт.
Вольтуччи. Пейте, Инспектор. Заглатывайте. Оставайтесь собой.
Джокетто. Он выпьет. Ему ли не выпить!
Вольтуччи. Конечно, не ему. Если не выпить, то не ему.
Луболо. Не мне – не может быть, чтобы мне… я выпью.
Вольтуччи. Предлагаю выкурить по сигаре.
Луболо. У меня с собой нет сигары.
Вольтуччи. Ну что вы, Инспектор! Я угощаю.
Джокетто. Если не жалко, можешь и меня угостить. Одну мне, вторую хозяину, третью Инспектору – он не утвердил себя с нами, как личность, но обижать его к нему. Еще возьмет и пристрелит. С него станется.
Луболо. Я смогу за себя постоять. Кто прибудет в город с бомбой, того встретят, как смутьяна!
Оле достает из кармана четыре сигары. Досконально обнюхав каждую, одну убирает.
Вольтуччи. Угощайтесь.
Джокетто. А почему ты убрал именно ту?
Вольтуччи. Мне показалось, что она еще не дозрела.
Джокетто. И видимо уже не дозреет.
Вольтуччи. К сожалению, это так – похоже ей суждено умереть молодой. Но давайте не будем о грустном. Лучше покурим.
Каждый прикуривает от своих спичек. Затем все курят, выдувая дым наверх.
Луболо. На том свете, мне один критерий – умеешь ли ты стрелять или нет….
Джокетто. Тебе, мой дорогой Инспектор, наверное сигара в голову ударила. Будем надеется, что она.
Луболо. Ты погоди, погоди, не издевайся – хороший стрелок нигде не пропадет. Допустим, ты был плохим человеком. И по профессии каким-нибудь слесарем. Ну и что? Попадаешь ты на тот свет, а там тебе говорят: «Шел бы ты, добрый человек, не задерживаясь». А если ты был плохим человеком, но хорошим стрелком, дело тебе всегда найдется. Ведь у них там наверняка есть что-нибудь, вроде спецназа – для особых поручений. Мне бы это очень подошло.
Вольтуччи. Но умеющих стрелять очень много.
Инспектор. Умеющих стрелять очень мало. Настолько мало, что и говорить не о чем.
Джокетто. Уповай, Инспектор! Помни о теще Симона. О том, что горячка оставила ее.
Луболо. За следующую попытку меня оскорбить я отвечу безжалостной расправой. Мне что-то надоело жить без радости!
Джокетто. Тихо, Инспектор. Все хорошо. Ты мне не подскажешь, кто входит в число тех, которых мало?
Луболо. Твой покорный слуга.
Джокетто. Какие у меня слуги – я, как сказал Гете: «был рожден для жизни честного человека». Получается, что в твоем загробном мире у меня не будет ни единого шанса на достойное существование, так?