Иосиф. Есть!
Мария. Ну, и с чем же?
Иосиф. С тем, как они отражаются в воде. В ней они совсем иные, чем в зеркале. Объемные.
Мария. Вода дает размытое изображение. Уровень предоставляемой ею четкости недостаточен для объективного заключения.
Иосиф. Вода настоящая, а зеркала искусственные. Я лучше поверю воде. Мария. Человек подпрыгивает на месте и верит, что перепрыгивает горы. Расстегивает верхнюю пуговицу и верит, что этим он освобождает все народы мира от удушливого рабства тяжелых наркотиков. Плюет и верит, что останавливает засуху – по всей земле. Его везут в дурдом, но он верит все сильнее. Уже не помнит в что, но верит.
Иосиф. От этого человека нет никакого зла. Он заблуждается, но его заблуждения направлены на благо – через горы он перепрыгивает для себя, но в том, что касается засухи и рабства, он хочет помочь людям. Разве это плохо?
Мария. Каким людям?! К железной кровати ремнями привязанным? Поочередно мочившимся на выброшенного на берег Посейдона? Или вовсе мертвым?
Иосиф. Мертвым тоже нужна помощь. Это так же очевидно, как неминуемый позор после капитуляции. Мне жаль, что ты этого не понимаешь.
Мария. А мне не жаль! И капитуляция далеко не всегда позором сопровождается. Если я всего одна, а их десять – что ты тогда мне предложишь помимо почетной капитуляции? Ну, напряги извилины! Что? Ничего ты мне не предложишь. Так-то.
Иосиф. Ты делаешь упор исключительно на людях. А о лошадях ты подумала?
Мария. Каких еще лошадях?
Иосиф. Лошади побежденных становятся собственностью победителей – и это при том, что они очень тяжело переносят смену хозяев. Им приятней погибнуть под своим господином, чем принимать пищу из рук чужого.
Мария. Ты что, лошадь? Откуда ты знаешь, что им приятней?
Иосиф. Я тварь земная! По большому счету все мы одинаковы.
Мария. Так какая же твоим лошадям разница, кто у них хозяин?!
Иосиф. Лошадям важен не хозяин, а их собственное чувство к нему – люди приходят и уходят, чувство же либо остается, либо умирает. Чаще умирает. У чувства ведь нет костей, защищающих его от воздействия безжалостного времени.
Мария. Вполне гуманно.
Иосиф. Гибель чувства гуманна?! Я не ослышался?! Не ожидал от тебя такого…
Мария. Ну, сам посуди – если чувство умирает, лошади будет в сто крат легче, чем если бы оно осталось в живых, мучая и грызя ее изнутри. Хозяина же этим все равно не вернуть.
Иосиф. Чувство не приемлет рационального подхода! В этом вся его суть… Ты хочешь есть?
Мария. Смотря чего.
Иосиф. Когда хотят есть, на деталях не зацикливаются. Хватают что попало и, оглядевшись по сторонам, забиваются в темный угол – чтобы никого не смущать своим одержимым чавканием.
Мария. Есть что попало, я не хочу. Но чего-нибудь вкусного я бы съела.
Иосиф. Яблоки подойдут?
Мария. Ты сказал, яблоки? Это допустимо, но с оговорками – видишь ли, я предпочитаю сладкие…
Иосиф. Я попрошу сладких! Тут рядом есть киоск, где торгуют в числе всего прочего и приличными яблоками. Тебе сколько купить?
Мария. Если большое, то одно.
Иосиф. Большое – одно. Я запомнил. А если они маленькие? Маленьких сколько?
Мария. Тоже одно.
Иосиф. Ты, Маша, как знаешь, но я бы взял тебе парочку.
Мария. Не люблю четных цифр.
Иосиф. Как знаешь. (встает) Я быстро. Не хочу надолго оставлять тебя одной. Час сейчас поздний, мало ли что.
Иосиф уходит. Мария смотрит по сторонам и задерживает взгляд на Павле с Петром. Отвести его куда-нибудь в сторону не спешит, заинтересованно нагибает голову, ее глаза принимают все более осмысленное состояние, наконец, она поднимается с места и подходит к партнерам в упор.
Павел. Она нас не видит.
Петр. Не видит.
Павел. Однозначно не видит. Не видит, нет… А чего она тогда на нас смотрит?
Петр. Почему на нас? По-твоему, кроме как на нас, ей и посмотреть не на кого? Девушка смотрит за горизонт. Это вполне по-женски – они нередко лелеют огненное озеро вброд перейти.
Павел. Какой еще горизонт? Что за шутки? А? Смеешься, наверное… Она смотрит на нас.
Петр. Даже если и так, тебе-то что?
Павел. Она не может на нас смотреть. (двигает руками, крутит шеей, проверяет ее реакцию) Мы невидимые.
Петр. Все правильно, видеть нас она не может. А смотреть сколько душе угодно.
Павел. Ты мне только про душу не говори… разбираюсь, Слава Богу, я в этом.
Еще немного посмотрев на невидимых апостолов, Мария ковыляет обратно к скамейке. Садится и потерянно разглядывает костыли. Вскоре появляется Иосиф.
Иосиф. Все нормально?
Мария. Ничего, неплохо – сижу, взрослею, дегенирирую. А ты чего ждал?
Иосиф. Этого и ждал. Надеялся.
Мария. Приземленные у тебя надежды.
Иосиф. Надежда не мечта – она по земле ходит. (садится) Твое яблоко.
Мария. Спасибо тебе, добрый юноша – накормил ты инвалида, насытил его витаминами, положил на материальные потери ради совершения столь благого поступка.«Мяса куски вперемешку с вином во сне изрыгаю»… Похоже, сладкое.
Иосиф. А у меня не очень. Горчит и червивое. Выбирал, выбирал и выбрал… Как специально подсунули…
Мария. Ты бы купил себе несколько яблок – были бы неплохие шансы, что среди них и вкусное обнаружится. Берешь яблоко, надкусываешь – гадость. Берешь другое, третье – на лбу выступают капельки пота, азарт бьет ключом, перекусанные пополам черви валяются под ногами…
Иосиф. Я себе два яблока купил.
Мария. И где второе?
Иосиф. Я его по дороге съел. Так что оно не второе, а первое – второе я съел при тебе.
Мария. Ну, и как было первое? Которое не при мне, а по дороге ко мне.
Иосиф. Оно было лучше. Категорически сочнее и нежнее.
Мария. Это знак.
Иосиф. Какой знак? Пожалуйста договаривай. Не будь себе на уме, когда нить я теряю – подобная скрытность тебя не красит… Что за знак? Какой?
Мария. Мощно подталкивающий к бескомпромиссному одиночеству. Не чеши затылок, сейчас поясню – яблоко, съеденное без свидетелей было лучше по всем параметрам, так?
Иосиф. Не по всем. Когда я ел первое яблоко, я волновался за тебя, когда же второе, всего лишь плевался от горечи. Не от горечи жизни, а от горечи яблока – я готов поклясться, что когда я ел лучшее яблоко, мне было хуже.
Павел. Не клянись! Не клянись и все! Грех это!
Петр вырывает у него пульт и им же замахивается. Пока не бьет – сдерживается, но еле-еле.
Иосиф. Мне не достает мужской жесткости. Мой отец не стал бы отравлять поедание первого яблока психозом и волнением. Чем-то я в него, чем-то в маму…
Мария. А кто она?
Иосиф. Женщина.
Мария. Я это не оспариваю, но наверняка ее можно позиционировать и как-нибудь по-другому? Или исключено —женщина и женщина?
Иосиф. В ее участи нет ничего сногсшибательного. Совершенно. Не актриса, не знахарка, не метательница спортивного молота – она дома работает.
Мария. У кого дома?
Иосиф. У нас. Готовит еду, занимается хозяйством – мы с отцом ее за это очень уважаем.
Мария. Уважать просто так, разумеется, нельзя.
Иосиф. Просто так любят. А уважают за что-то – за высокий голос, за крепкие нервы, за рецидивы былой героики – хотя бы за длинные ногти. У тебя, кстати, длинные ногти?
Мари. Не особо. Думаешь, следует отрастить?
Иосиф. Как тебе удобно.
Мария. Мне удобно с короткими. Но будешь ли ты меня за это уважать?
Иосиф. Судя по распирающим меня импульсам, тебя есть за что уважать и без учета ногтей.
Мария. Намекни.
Иосиф. Ты честный, красивый человек. И еще я всей душой убежден, что ты патриотка. Последнее, наверное, лишнее?