Взрослые растворились в джунглях.
Близость умирающего, едва дышащего Маурильо и множества осыпавшихся могил, скорое приближение сумерек не придавали мне храбрости. Я выбрался из травы и обосновался в недальних известняковых руинах. Камни за спиной и едва-едва долетавшее с юга эхо коротких пулемётных очередей, были слабым, но всё-таки утешением. Встретить людей в этих местах было весьма проблематично, а вот вампиров я тогда ещё побаивался. Потрогав за воротом крохотный серебряный крестик, подарок доньи Ромирес, я принялся за ужин, постукивая от страха зубами по краю жестянки.
В конце концов, помочь несчастному я был не в состоянии, разве что иногда появляться рядом и поправлять накинутое на него пончо. Пить он уже не просил, хотя по моему мальчишескому разумению, лучше бы при таком раскладе утолить жажду и отправиться к Святому апостолу Петру в полном довольствии. Сам я к небесным Вратам совсем не спешил, но консервное содержимое размочить захотелось. Собравшись с духом, оставив всю свою амуницию кроме ножа в новом убежище и потряхивая пустой посудиной, я быстренько двинулся по тропе, а затем сквозь чащу напрямик к ручью, протекавшему в сотне ярдов отсюда.
Но не успел я сделать и десятка торопливых шагов, как услышал позади негромкое насвистывание, кто-то выводил мелодию «бесамо». Первая глупейшая и такая желанная мысль – санитары! Просто некому было кроме них на заходе дня находиться в этой глуши. Святые заступники! Как я обрадовался, что помощь прибыла так быстро, что я здесь уже не один! И, рванув на свист, с радостной улыбкой я выскочил на тропу, где чуть не столкнулся лоб в лоб с капитаном Шимански! Неожиданность оказалась обоюдной и мы в оцепенении застыли на месте.
– Ты что тут делаешь? – Отпетый в гарнизонной церкви и враз воскресший капитан ел меня глазами и вдруг стал судорожно шарить пальцами по поясу. Я не стал ждать, что за сюрприз он мне готовит. Вампир стоял передо мной или нет, я уже не думал, а просто заорал и галопом, пригнув голову, понёсся к своим развалинам. Треск первого выстрела прозвучал оглушительно и бесполезно. Выронив нож, я отпрыгнул в сторону и прибавил скорости. Сердце бешено колотилось, пули визжали то справа, то слева. Но я не понимал, что Шимански целится на бегу и только поэтому промахивается.
Испуганным зверёнышем я взлетел на спасительную стенку и кубарем закатился под неё, мгновенно ухватив свой автомат за компенсатор и подтянув к себе. Появившийся в проёме силуэт капитана я встретил во всеоружии и смело разрядил бы в него всю обойму, но… мой АК молчал! В спешке я забыл снять его с предохранителя и за это горько поплатился – последнюю пулю под бой моего автомата Шимански всадил мне в плечо и лишь потом мешком свалился вниз.
Поцеловав ставший бесполезным автомат, я забросил его в кусты и, прислонившись к камням, разрыдался. Пить больше не хотелось. Первое моё ранение оказалось лёгким, но, останавливая кровь, я весь перепачкался. Надо было ещё что-то делать с убитым. И потом каким-то образом заставить себя добраться до бедняги Маурильо.
Стемнело. Слёз я остановить не мог, но в себя постепенно начал приходить. Стерев испарину со лба и выпрямившись, я навис над поверженным неприятелем. Чёрт возьми! Да неужели мы не разошлись бы по-человечески на этой дорожке? Свидетеля решил убрать? Вот и лежи себе ещё тёпленький, но уже никакой. Сам-то что тут забыл?
Я пнул почти слившееся с землёй тело. Напрасно, конечно. В нём что-то булькнуло. Я отодвинулся подальше, опять вытер пот. Меня потянуло на рвоту, но в последний момент я боковым зрением приметил прыгающую полоску света. По тропе шли люди. Ещё одна встреча с нежитью была мне не по силам. Я, забыв о ране, подхватил капитана за ноги и попытался оттащить его вглубь, подальше от стены. Мне это почти удалось, но как только послышались приглушённые настороженные голоса, я упал рядом с телом и затих.
Незнакомец с грубым придыханием утверждал, что стрельба была возле Города, затем добавил:
– А я говорил Хорхе: не пускай без сопровождения. Вот и результат. За такой кусок любой мог вырвать ему кадык, даже я.
Он неприятно хмыкнул. Кто-то спросил:
– Может, прочесать руины?
– Маркес скажет, раскатаем по камешку и сложим обратно.
Я вжался в землю. Это были «лесорубы» Маркеса, люди из банды, доставлявшей хлопоты и нам, и бирлам, и пограничникам Западной Эстады. Война не была этим ребятам помехой. Джунгли стали для них родиной, но в отличии от партизан из РВС Колумбии или никарагуанских сандинистов лесорубы, отметая высокие идеи, занимались чистым разбоем. Они смело нападали и на армейские посты, и на плантации, и на нищие деревни, не брезгуя ни воровством туземных младенцев, ни захватом дураков-туристов.
– Возвращаемся. Завтра всё будет ясно.
Они скрылись, а меня била мелкая дрожь. Стало до того плохо, что я закусил рукав, чтобы не стучали зубы. Куртку на спине можно было выжимать. Ко всему заныло плечо. Сколько я пролежал так, не знаю. Сознания не терял и, кажется, ещё делал попытки подняться, но голова шла кругом. Наконец, я сдался и, приткнувшись к остывающему Шимански, заснул.
Тот сон я запомнил навсегда.
Вопреки всем природным законам, мне приснились не ужасы, а женщины. Две красивые и гордые потомицы первых завоевателей. Они стояли одна перед другой как скалы, каждая обжигая соперницу внутренним пламенем необычайной силы, надменно и даже презрительно рассматривая ту, которая осмелилась принять грозный вызов. Выточенные из мрамора лица были высоко подняты, груди внешне спокойно вздымались и опускались, руки были неподвижны, и только энергичное и пока незаметное постукивание крепких стройных ног выдавало в них бушевание готовых взорваться вулканов.
Страстная темпераментная музыка обволакивала их, ещё удерживая от поединка. Воинственность отцов и чувственность матерей, смешавшись в крови обеих соперниц, вытолкнули их друг перед дружкой, таких разных в своей индивидуальности, но одинаково величественных и ярких, и ни та, ни другая не желала выходить из дуэли самок побеждённой. Оковы аккомпанемента рассыпались, постепенно освобождая место необузданной стихии животного танца.
Уже потом, в гарнизоне, много раз мысленно обсасывая и облизывая приснившееся, я понимающе улыбался – конечно, это были лучшие впечатления от американского фильма. В моей голове, не обременённой широкими знаниями, красивая картинка не могла возникнуть из пустоты. Такое чудо могло родиться только оттуда, из целлулоидного мира конкисты или времён кровожадного пиратства, облагороженного Голливудом.
Но тогда, впервые… Я был заворожён, я был поражён красотой происходящего! И как ни странно, но вдруг в обеих танцовщицах я стал узнавать одну женщину. Словно она отражалась в огромном и от этого незаметном зеркале! Но которая из двух красавиц была настоящей?
Детское чутьё не подсказало мне элементарную вещь, которую любой взрослый назвал бы просто – внутреннее противостояние. Ночная гостья боролась сама с собой.
А я тогда понял лишь одно – так будет выглядеть моя Женщина. Только так и не иначе! Я ещё не знал её имени, но тянулся к ней, и хотел видеть её не только в зыбких мечтах. Я хотел прикасаться к ней, хотел ощущать запах её волос и (зачем себе лгать?) просто хотел её. Я даже не представлял себе, что совсем скоро столкнусь с ней в реальности.
Я просыпался. Всё более громкое и отчётливое щёлканье каблуков, перемежаясь с ударами ладоней, заглушило и вконец вытеснило сначала звуки музыки, затем изредка вырывающиеся восклицания, потом и хлопки. Осталось только это быстрое ритмичное противостояние двух полюсов, белого и чёрного, дня и ночи.