Эта стройная особа покачивалась на бесконечно длинных ногах, напоминая раненую птицу. Сначала она потеряла босоножку на переходе, потом чуть не опрокинула временный дорожный знак, к которому прислонилась, чтобы поправить ремешок. Наклонившись погладить пса, вывалила наружу содержимое своей сумочки, а затем, наконец устроившись на последнем свободном месте на открытой террасе, умудрилась опрокинуть графин с водой на соседнем столе.
Виктору все это показалось бы смешным, если бы она с первого взгляда чем-то не поразила его. Можно было подумать, что ее прекрасное тело ей мешает: как будто ей очень неудобно быть такой высокой, ни дать ни взять маленькая девочка, выросшая за одну ночь. Даже когда она сидела, ей не хватало устойчивости: голова у нее склонялась, ноги путались, тело кособочилось; и вдруг она в один миг расцвела: все эти недостатки и странности чудесным образом обрамляли ее благородное, тонкое, умное лицо. Вся эта борьба с силой земного тяготения придавала волшебное очарование ее хрупкой шее и мягкой посадке головы. Виктору показалось, что перед ним греческая богиня, отринувшая неподвижность мрамора ради приключений в человеческом мире.
Он улыбнулся ей. Она сперва улыбнулась в ответ, потом неуверенно порылась в сумке, вытащила записную книжку, пару шарфиков, глазные капли, помаду, бумажные платочки и, наконец, то, что она на самом деле искала, — очки, которые и водрузила на нос. После этого она снова взглянула на Виктора, который опять ей улыбнулся, и убедилась, что она его не знает, и тем не менее послала ему дружелюбную улыбку.
Виктор припомнил события минувшей ночи.
«Только не начинай снова!»
Он подумал о своем скором отъезде.
«И особенно с ней! Похоже, это хорошая девушка».
Он быстро положил на столик купюру и покинул террасу, помахав рукой неловкой девушке.
Вернувшись на площадь Ареццо, он позвонил в дверь к дяде.
— Это же наш Виктор! — воскликнула Жозефина, раскрывая ему объятия.
Он с чистым сердцем обнял тетю, в которой души не чаял. Он бывал в их доме с раннего детства и привык относиться к ней как к подруге, а не как к старшей родственнице. Она держалась с ним не по-матерински, наоборот, частенько дурачилась, точно была моложе его, и просто нежно его любила, без громких слов и неожиданных разочарований. Рядом с ней жизнь представлялась ему почти прекрасной.
— Дядюшка ждет тебя в кабинете. — Едва договорив эту фразу, она рассмеялась. — Мне так нравится называть Батиста «дядюшкой». Можно подумать, что я сменила мужа и живу с каким-то пожилым бароном! Вот смешно!
— Как дела, Жозефина?
— Хороший вопрос. Спасибо, что спросил. Я смогу тебе на него ответить через несколько дней.
— Что-то случилось?
— Я тебе расскажу, когда все выяснится. — Она потрепала его по щеке. — И когда у тебя будет не такой мрачный вид, а пока, похоже, ты озабочен своими делами.
И с этими словами она проводила его к Батисту, а сама, напевая, ушла в другую комнату.
Батист прижал Виктора к груди.
Пока длилось это объятие, Виктор испугался, что у него не хватит смелости уехать отсюда. Батист ведь единственный человек на земле, который ему помогает. Зачем отдаляться от него? Зачем тревожить его и разочаровывать?
Они сели, обменялись обычными приветствиями, потом Виктор достал из кармана открытку:
— Смотри, мне отец написал. Он теперь в Южной Африке.
Лицо Батиста помрачнело.
— Правда? Уже уехал из Австралии?
— Он говорит, что у Австралии нет будущего, а все важное сейчас происходит в Южной Африке.
— Да, эти речи я уже слышал.
Батист не стал развивать эту тему. Виктор тоже.
Когда мама Виктора, сестра Батиста, умерла, Виктору было всего семь лет.