— Здешняя служба —
ужасные болтуны, всегда рады почесать язык, посплетничать о
проезжающих, что хорошего слугу отнюдь не красит… Впрочем, какие
из них слуги, одно слово — трактирная челядь…
— Что ты узнал? — нетерпеливо спросил д'Артаньян.
Планше чуточку приуныл:
— Не так уж много, ваша милость. Только то, что они сами
знали. Эту даму и впрямь зовут миледи, миледи Кларик, и она из
Парижа… Все сходятся на том, что это настоящая дама, из
благородных. Платит щедро, над деньгами не трясется… От её
служанки известно, что она была замужем за каким-то английским
милордом, только совсем недавно овдовела и вернулась во Францию… в
Париже у неё великолепный особняк…
«Значит, она свободна! — ликующе подумал д'Артаньян. —
Свободна, очаровательна и богата… Да, и богата… Последнее
немаловажно…»
Читателю не стоит слишком пристрастно судить нашего гасконца
за эти мысли — в те ушедшие времена даже для благородного
дворянина считалось вполне приличным и естественным искать в
женщине источник не одного лишь обожания, но и вполне земных благ,
от выгодной женитьбы до приятно отягощавших карманы камзола туго
набитых кошельков. Таковы были нравы эпохи, а юный гасконец был её
сыном.
— Она здесь впервые, — продолжал Планше. — Все эти дни ждала
некоего дворянина, который как раз сегодня прискакал откуда-то
издалека.
— Лет тридцати, черноволосого?
— Вот именно.
— С застарелым следом от пули на левом виске?
— Совершенно верно, сударь.
— В фиолетовом дорожном камзоле и таких же штанах, на
испанском жеребце?
— Вы описали его точно, ваша милость… Именно о нем она и
справлялась не единожды… — Планше почесал в затылке и сделал
чрезвычайно хитрое выражение лица. — Только, по моему разумению… а
если точно, по мнению здешней челяди, речь тут идет вовсе не о
k~anbmni интриге. Им, я думаю, можно верить — на такие вещи у них
глаз наметан, тут нужно отдать им должное… Тут что-то другое, а
что — никто, понятно, толком не знает…
Д'Артаньян понятливо кивнул. Смело можно сказать, что его
времена были ничем другим, кроме как чередой нескончаемых
заговоров и политических интриг, принявших такой размах и
постоянство, что их отголоски регулярно докатывались и до
захолустной Гаскони. Все интриговали против всех — король и
королева, наследник престола Гастон Анжуйский и вдовствующая
королева-мать Мария Медичи, кардинал Ришелье и знатные господа,
внебрачные потомки Генриха Четвертого и законные отпрыски
титулованных домов, англичане и испанцы, гугеноты и иезуиты,
голландцы и мантуанцы, буржуа и судейские. Многим порой казалось
вследствие этого, что не быть замешанным в заговор или интригу
столь же неприлично, как срезать кошельки в уличной толчее и столь
же немодно, как расхаживать в нарядах покроя прежнего
царствования. Эта увлекательная коловерть могла привести на плаху
либо в Бастилию, но могла и вывести в те выси, что иным кажутся
прямо-таки заоблачными. Излишне уточнять, что наш гасконец, твердо
решивший пробить себе дорогу в жизни, был внутренне готов нырнуть
с головой в эти взвихрённые и мутные воды…
И он подумал про себя, что судьба, наконец-то, предоставляет
желанный случай, — вот только как прочесть её указания, пока что
писанные неведомыми письменами?
Глава третья
Белошвейка в карете парой
— Это все, что тебе удалось разузнать?
— Все, ваша милость, — пожал плечами Планше.